А. Архангельский
Аэрофил
Аэрофил, Архангельский Александр Григорьевич, Год: 1926
Время на прочтение: 5 минут(ы)
А. Архангельский (Архип). Аэрофил
М.,—Л., ‘Земля и Фабрика’, 1926
Ежедневно, в часы послеобеденного отдыха, когда Кузякин, лежа на диване, лениво ползает соловеющими глазами по столбцам ‘Известий’,— в открытое окно доносится ровный рокот летящего аэроплана.
Кузякин поднимает голову, прислушивается, вскакивает с дивана и, семеня коротенькими ножками, бежит на кухню. Крикнув с порога: — ‘аэроплан! аэроплан!’ — как обычно кричат: ‘пожар! пожар!’ — он мчится обратно, высовывается из окна, с риском упасть на мостовую с четвертого этажа, и, задрав голову, водит ею в поисках летящего аэроплана.
Тотчас же из кухни прибегают: Кузякина-мать, одиннадцатилетний сын Игорь и семилетний Олег, наваливаются на отца и, также задрав головы, наперебой начинают кричать:
— Вон! Вон! Смотри!..
— Где? Где?..
— Налево, за деревьями!
— Ого-го! Делает мертвую петлю!
— Игорь, дай скорее бинокль! Игорь, боящийся упустить аэроплан, передает приказание Кузякину-младшему: — Олег, тащи бинокль! Пока Олег разыскивает старый театральный бинокль, аэроплан скрывается за крышами домов.
— Спланировал!— огорченно вздыхает Кузякин-отец и снова ложится на диван.— Игорь!— зовет он через минуту сына.— Игорь.
Игорь спрыгивает с подоконника и подходит к отцу.
— Что, папа?
— Хочешь быть авиатором?
— Нет,— не задумываясь ответил Игорь.
— Почему ? — спрашивает удивленно отец.— Почему?
Игорь молчит, потом решительно заявляет:
— Я хочу быть барабанщиком.
Кузякин-отец вскипает.
— Дурак!— кричит он сыну.— Ты еще свинопасом захочешь быть!
— Я хочу быть авиатором,— заявляет Олег.— Я вырасту большим и буду летать на большом аэроплане.
Кузякин-отец шлепает Олега пониже спины и с довольной улыбкой говорит:
— Вот молодец, сыночек! Вот это хорошо! Ну, ступайте.
Дети уходят. Кузякин поднимает с пола ‘Известия’ и снова принимается за газетную жвачку. Проглотив московскую хронику, он шарит тяжелеющими глазами по объявлениям, потом переворачивает газету и во второй раз внимательно перечитывает фамилии пожертвовавших на воздушный флот.
— Странная вещь,— думает он,— почти месяц прошел, как я пожертвовал пять рублей и до сих пор нет моей фамилии. Странно.
Кузякин переворачивается на бок, принимает удобную для сна позу, но заснуть не удается. В передней раздается три резких звонка. Приходит гость — Николай Павлович Золотухин.
Он стремительно вбегает в комнату, трясет встающему с дивана Кузякину руку и засыпает его ворохом слов.
— Здоров? Валяешься? Обломов! Я забежал на одну секунду. Иду на торжественное заседание. Сорок лет деятельности нашего председателя. А где Марья Семеновна? Как детишки?
— Маруся! — кричит в дверь Кузякин.— Поставь самовар!
— Нет, нет! — машет руками Золотухин.— Я не буду. Спасибо. У меня нет времени. Сейчас сколько времени? Половина седьмого! Ну, ладно. Стаканчик выпью. Ну, что поделываешь? Чем увлекаешься?
— Живем — хлеб жуем,— говорит Кузякин.— Прыгаю со дня на день, как воробей с кочки на кочку. Думаю полетать. Вот даже пять целковых на воздушный флот пожертвовал, но почему-то до сих пор не печатают мою фамилию. Не зажулили? А?
— Не думаю,— глубокомысленно говорит Золотухин, удобнее усаживаясь в кресле.— Вряд ли. Ну, а ты летал?
— К сожалению, нет,— печально вздыхает Кузякин.
— Как?! — подскакивает Золотухин,— ты до сих пор не летал? Позор! Ведь ты же член ОДВФ?
— Да как тут лететь? — оправдываясь говорит Кузякин и прикрывает рукой значок ОДВФ,— ведь за полет не меньше червонца надо заплатить, а при моих рессурсах это не по карману. Но я обязательно полечу. Мне страшно хочется полететь. Понимаешь, сплю,— Кузякин зажмуривает глаза и сейчас же открывает,— сплю и вижу себя в воздухе, на высоте этак четырех тысяч метров. Внизу люди — букашки, вверху облака. Красота!
Кузякин воодушевляется и, размахивая руками, говорит о безумстве храбрых летчиков, свершивших перелет в Китай, о незабываемом ощущении надмирности вольных сынов эфира…
Марья Семеновна вносит шумящий самовар. Золотухин вскакивает, трясет ей руку и снова влипает в кресло.
— Иной раз,— продолжает говорить Кузякин,— снится, что я авиатор, на войне. Лечу на огромной высоте. Вокруг аппарата белые облачка разрывов шрапнели. Обстреливают. Жутко. Мотор ревет, ветер свистит. Красота! Эх! До чего доходит человечество! Подумать только — люди летают как птицы!
Вдруг Золотухин бьет себя по лбу, вскакивает и начинает рыться в карманах.
— Дорогой мой,— восторженно говорит он, перебирая какие-то бумажки,— да ведь у меня есть билет на право бесплатного полета. Вот… Нет, это не он. Вот. На, лети на здоровье!
Он сует Кузякину билет и довольный усаживается в кресло.
— Лети, а потом нам грешным расскажешь, каково, летать.
Кузякин растерянно вертит билет.
— А почему… почему ты не полетел?— спрашивает он Золотухина.
— Боюсь, добродушно сознается тот,— ходил, ходил пешком и вдруг… Страшновато. Хорошо, если хорошо, а вдруг носом в землю?
— Чудак!— с деланной улыбкой говорит Кузякин,— чего бояться? Теперь техника так далеко шагнула, вперед. Я читал, что летать безопасней, чем ездить в поездах.
— Техника — техникой,— говорит Золотухин, прихлебывая чай,— а береженого, как говорится, бывший бог бережет. Полетишь, a вдруг мотор остановится! Трах об земь, мокрого места не останется. Вот тебе и вольный сын эфира. Нет, уж я предпочту старый способ передвижения.
Золотухин допивает чай и вскакивает.
— Ну, я побежал. Спасибо, Марья Семеновна. Нет, не могу. У меня сегодня торжественное заседание. Неловко опоздать. В другой раз посижу дольше. До свиданья. До свиданья. Ну, желаю тебе успешного полета.
Он торопливо жмет руки, схватывает шляпу и стремительно уходит.
Наступает молчание. Кузякин нервно вертит билет. Жена ожесточенно трет полотенцем стакан и, не глядя на мужа, спрашивает:
— Полетишь?
Кузякин молчит.
— Голову захотелось свернуть? — продолжает жена, громыхая блюдцами.
Кузякин срывается с места и взволнованно ходит по комнате.
— Ты ничего не понимаешь,— говорит он. — Причем тут голова? Теперь техника так далеко шагнула вперед…
— Да ты что? — кричит жена,— ты в самом деле лететь хочешь? Вдовой меня хочешь сделать. Смотрите, ходил, ходил и вдруг на тебе, летит. Тоже авиатор нашелся!
— Не говори глупостей!— кричит Кузякин.— Я не маленький мальчик. Я знаю, что я хочу делать. Один раз полететь можно.
— Ты с ума сошел! — кричит жена и начинает всхлипывать.— У тебя взрослые дети! Ты их сиротами сделаешь!
— Да ведь пойми же ты,— говорит Кузякин,— ведь мне неудобно не лететь. Человек дал билет. Если я не полечу, меня на смех подымут.
— И пускай! — кричит жена,— пускай. Сам небось не полетел, а других, дураков подбивает! Если ты полетишь,— визгливо кричит она, наседая на мужа,— я с тобой жить не буду… Уйду!
— Не говори глупостей,— неуверенно говорит Кузякин.— Мне же теперь неудобно.
— Ничего неудобного,— говорит жена. — Давай сюда билет!
Она вырывает билет и рвет его на мелкие кусочки.
— Вот так будет лучше! — решительно заявляет она, бросая обрывки в полоскательницу.— Тоже нашелся гусь, сам не летит, а других подбивает.
Кузякин молча ложится на диван.
В передней раздаются три резких звонка и через минуту в комнату торопливо вбегает Золотухин.
— История с географией! — кричит он еще с порога. — Я тебе вместо билета на право полета по ошибке отдал билет на сегоднешнее торжественное заседание. Давай-ка его сюда, а тебе на, вот, настоящий.
Золотухин сует Кузякину билет и нетерпеливо перебирает ногами.
— Билет… билет… — бормочет Кузякин. и растерянно шарит по карманам. — Куда я его засунул? Маруся, ты не знаешь, куда я девал билет?
Жена, повернувшись спиной, ожесточенно трет полотенцем стаканы.
— Да ты шевелись, шевелись,— торопит Золотухин,— в девять начало. Я опоздаю.
Кузякин тычется руками в карманы. Лицо его багровеет. Он подступает к Золотухину и визгливым голосом кричит ему в лицо:
— Убирайся вон!! Если, тебе дали билет, так ты лети, а не сбывай его другим! Ты трус! Трус!
Ошарашенный Золотухин пятится к двери, а Кузякин, брызжа слюной и размахивая руками, наступает на него и кричит:
— Авиацию надо уважать! Имеешь, право лететь — лети! Вон!! Чтоб ноги твоей больше не было в моем доме!