А. В. Лавров
И. Ф. Анненский в переписке с Александром Веселовским
Искренне преданный Вам
И. Анненский’. {*}
Ваш А. Веселовский’. {*}
{* ЦГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ед. хр. 306.}
А. В. Лавров. И. Ф. Анненский в переписке с Александром Веселовским, Анненский Иннокентий Федорович, Год: 1904
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Русская литература, No 1, 1978 г.
OCR Бычков М.Н.
Знакомство Иннокентия Федоровича Анненского (1856—1909) и академика Александра Николаевича Веселовского (1838—1906) восходит к 70-м годам: с 1872 года Веселовский — профессор кафедры истории западноевропейской литературы историко-филологического факультета Петербургского университета, Анненский был студентом этого факультета в 1875—1880 годах, окончив его по отделению сравнительного языкознания. {См. университетское дело Анненского — ЛГИА, ф. 14, оп. 3, ед. хр. 18333.} В последующие годы педагогической деятельности Анненского в Петербурге и Киеве его общение с Веселовским не прослеживается, оно возобновляется в пору работы Анненского в 1893—1898 годы директором петербургской 8-й гимназии, когда Веселовский уже был признанным главой русской филологической науки. Так, 31 января и 2 февраля 1896 года ученики 8-й гимназии поставили трагедию ‘Рес’ в переводе Анненского. {См.: Рес. Трагедия, приписываемая Еврипиду. Перевел с греческого стихами и снабдил предисловием Иннокентий Анненский. СПб., 1896. См. также: Журнал Министерства народного просвещения, 1896, ч. 307, сентябрь, отд. V, с. 100—145, октябрь, отд. V, с. 1—32.} Спектакль был подготовлен на высоком уровне (музыку к нему написал профессор консерватории А. А. Петров, декорации — С. И. Панов, обучение молодых актеров взял на себя известный драматический артист И. В. Василев) и имел шумный успех. Среди зрителей были М. А. Балакирев, Н. А. Римский-Корсаков, проф. Ф. Ф. Зелинский, а также и А. Н. Веселовский. {И. А. [Анненский]. ‘Рес’ на гимназической сцене.— Гермес, 1909, No !!!!!N 15 мая, с. 367—369, Кривич В. Иннокентий Анненский по семейным воспоминаниям и рукописным материалам. — В кн.: Литературная мысль, альманах III. Л. 1925, с. 252—253.} Несколько лет спустя, приглашая Веселовского на чтение своего перевода трагедии Еврипида ‘Геракл’, Анненский вспоминал о том ‘лестном внимании’, которым видный ученый почтил постановку ‘Реса’. {Письмо Анненского к А. Н. Веселовскому от 12 апреля [1903 года] (ИРЛИ, ф. 45, оп. 3, ед. хр. 89).}
Для Анненского, с его глубокими филологическими пристрастиями, общение с Веселовским было очень значимо. ‘…Не только читаю, но штудирую все, что выходит из-под Вашего пера, вопросы же сравнительной поэтики мне, по некоторым обстоятельствам, теперь особенно интересны’, — писал Анненский Веселовскому 22 марта 1905 года. {ИРЛИ, ф. 45, оп. 3, ед. хр. 89.} Показательным примером для его работ по истолкованию драматургии Еврипида мог служить и тот уклон к психологизму и проблемам индивидуального творчества, который возобладал в исследовательском методе Веселовского на рубеже веков и который должен был быть особенно близок Анненскому. {См.: Энгельгардт Б. М. Александр Николаевич Веселовский. Пгр., 1921 с. 211—213.}
Заседания Неофилологического общества при Петербургском университете были, вероятно, в 1890—1900-е годы основным местом их встреч. Веселовский основал это общество в 1885 году и бессменно занимал пост его председателя до дня своей смерти: ‘Он был и вдохновителем его, и руководителем, главным критиком всех работ, которые представлялись на суд Общества, и самым ревностны’ сотрудником по части докладов и сообщений’. {Петров Д. К. Двадцать пять лет жизни Неофилологического общества. (1885—1910). — Записки Неофилологического общества при имп. С.-Петербургском университете, вып. IV, 1910, с. 3. Ср.: Браун Ф. А. Н. Веселовский (1838—1906), (Некролог). — Журнал Министерства народного просвещения, новая серия, 1901, ч. VIII, апрель, Современная летопись, с. 87, Симони П. К. К LX-летию учено-литературной деятельности профессора и академика А. Н. Веселовского. — Литературный вестник, 1903, т. VI, кн. 5, с. 54. Материалы, связанные с деятельностью Веселовского в Неофилологическом обществе, сохранились в его архиве (ИРЛИ, ф. 45, оп. 4, NoNo 15, 16).} Анненский был членом Неофилологического общества со дня его основания. {Список гг. членов Неофилологического общества при имп. С.-Петербургском университете. — Записки Неофилологического общества, 1892, вып. II, No 1, с. VI, 1894, вып. III, No 1, с. III.}
Собрание Общества, на котором Анненский выступил с докладом об ‘основных мотивах современной поэзии’, опубликованным в ‘Книге отражений’ под заглавием ‘Бальмонт-лирик’, состоялось 15 ноября 1904 года. {Приводя примеры непризнания и непонимания творчества Анненского современниками, сын поэта В. И. Анненский-Кривич отмечал: ‘Не могу… не вспомнить того, как странно была в свое время встречена статья ‘Бальмонт-лирик’. Вещь эта… была… прочитана в качестве доклада в функционировавшем при университете Неофилологическом о<,бщест>,ве, — по просьбе бюро последнего’ (Анненский-Кривич В. И. Об Иннокентии Анневском. (Страницы и строки воспоминаний сына). — ЦГАЛИ, ф. 5, он. 1, ед. хр. 50, л. 29).} Тема доклада была согласована с Веселовским, но ученый не мог присутствовать на нем из-за болезни. В своем выступлении Анненский стремился показать господствующую в современном сознании узость взгляда на слово, которое ‘остается для нас явлением низшего порядка’ и ‘живет исключительно отраженным светом’. {Анненский И. Ф. Книга отражений. СПб., 1906, с. 171.} Тенденцию к воскрешению значения художественного слова, к признанию его автономного смысла он обнаруживал в новейших поэтических исканиях и непосредственно в творчестве К. Д. Бальмонта, с наибольшим совершенством воплотившего ‘новое поэтическое слово’. Анализ творческих достижений Бальмонта и составил основное содержание доклада. В своих изысканиях о специфике художественного слова Анненский стремился к перекличке с некоторыми из стилистических наблюдений Веселовского. {Так, Анненский попутно касается стиля Салтыкова-Щедрина: ‘Салтыкову же мы обязаны и едва ли не апогеем развития нашего служилого слова. Эзоповская, рабья речь едва ли когда-нибудь будет еще звучать таким злобным трагизмом’ (Анненский И. Ф. Книга отражений, с. 173). Эта характеристика проецируется на только что вышедший тогда некролог А. Н. Пыпина, написанный Веселовским, в котором подчеркивается зависимость критического стиля Пыпина от цензурных препятствий, играющих ‘темную роль в истории слога вообще’: ‘…есть условия, когда он слагается не в уровень с исканиями мысли, а с усилиями искусственно побороть невозможность выразить ее прямо и точно. Так сложился ‘рабий’, ‘эзоповский’ язык Салтыкова, так, по признанию Пыпина, ‘туманный, теоретический стиль’ Анненкова’ (Известия Отделения русского языка и словесности имп. Академии наук, 1904, т. IX, кн. 4, с. VII). Ср.: Горский И. К. Александр Веселовский и современность. М., 1975, с. 94, 103—108.}
На заседании вместо Веселовского председательствовал поэт и переводчик западноевропейской поэзии Петр Исаевич Вейнберг (1831—1908) — видный литературно-общественный деятель, активный участник Общества с момента его основания. {Об этом свидетельствуют многочисленные письма Веселовского Вейнбергу, посвященные почти исключительно делам Неофилологического общества (ИРЛИ, ф. 62, оп. 1, ед. хр. 69), и ответные письма Вейнберга Веселовскому (ИРЛИ, ф. 45, оп. 3, ед. хр. 197).} Крайний противник символистско-‘декадентской’ поэзии, Вейнберг подверг доклад Анненского сокрушительной критике. Доводы его, ‘вконец опровергнувшие мнение г. Анненского о Бальмонте’, были поддержаны всей аудиторией. {Заседания обществ. Поэзия Бальмонта. — Новости и биржевая газета, 1904, 18 ноября, No 319.} Стремлением изложить Веселовскому обстоятельства своего выступления и объяснить собственную позицию и продиктовано публикуемое письмо Анненского к нему.
’17 XI 1904. Ц<,арское>, С<,ело>,
Многоуважаемый Александр Николаевич,
Я не сумею выразить Вам, насколько я сожалею, что должен был читать свой реферат в Неофилологическом Обществе в Ваше отсутствие. Если бы я знал об этом отсутствии ранее, я бы взял свое сообщение обратно или попросил бы отложить его. — Дело в том, что, если Вы припомните, Вы сами выразили желание (после заседания Пушкинской комиссии), {А. Н. Веселовский, как председатель Отделения русского языка и словесности Академии наук, возглавлял работу комиссии по пятнадцатому присуждению Пушкинских премий в 1903 году. Анненский рецензировал представленную на премию книгу ‘Лирические стихотворения Квинта Горация Флакка’ (Перевод П. Ф. Порфирова. Изд. 2-е, испр. СПб., 1902). Его критический разбор изложен Веселовским в кн.: Отчет о пятнадцатом присуждении премий имени А. С. Пушкина, читанный в публичном заседании 19 октября 1903 года ординарным академиком А. Н. Веселовским. СПб., 1903, с. 16—17. Переводу Порфирова был присужден почетный отзыв, Анненскому и другим рецензентам комиссия постановила выдать Пушкинские золотые медали. Извещение о награждении Анненского от 18 октября 1903 года подписано Веселовским (ЦГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ед. хр. 407).} чтобы я развил и обосновал высказанное мною, как Вам казалось, парадоксальное мнение о нашей литературной бесстильности. Болезнь помешала мне исполнить желание Ваше в прошлом году, но как только я получил возможность заняться чем-либо, кроме текущих дел, я занялся рефератом об эстетическом моменте новой русской поэзии. {Первоначальное название статьи ‘Бальмонт-лирик’ — ‘Эстетический момент новой русской поэзии’ (ЦГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ед. хр. 126, л. 1).} Целью моей было обратить внимание на интересность новых попыток повысить наше чувство речи, т. е. попыток внести в русское сознание более широкий взгляд на слово как на возбудителя, а не только выразителя мысли. {В статье ‘Бальмонт-лирик’ Анненский писал: ‘Крайняя небрежность и принципиальная бесцветность журнальной речи делают для исследователя нашего литературного языка особенно интересными попытки русских стихотворцев последних дней. Так или иначе эти попытки заставили русского читателя думать о языке как об искусстве, — следовательно, они повышают наше чувство речи’ (Анненский И. Ф. Книга отражений, с. 176). В статье ‘Что такое поэзия?’, написанной в 1903 году, но опубликованной посмертно, Анненский еще более решительно подчеркивал заслуги новейших поэтов в деле обновления поэтического слова (Аполлон, 1911, No 6, с. 56—57).} С этой целью я собрал ряд данных, по которым слушатели могли бы выяснить себе некоторую часть этого вопроса, помимо моих утверждений. Я имел в виду осветить и то положение, что наше я, удачно или неудачно, поэтично или задорно, но во всяком случае полнее, чем прежде, отображается в новой поэзии и при этом не только в его логически оправданном или хотя бы формулированном моменте, но и в стихийно-бессознательном. Наконец в сообщении моем развивались основные положения эстетической критики. Примеры я брал из поэзии Бальмонта, как наиболее яркой и характерной, по-моему, для нового русского направления, а притом и более уже определившейся: самый полемизм и парадоксальность некоторых из стихотворений этого поэта дают почувствовать, каким трудным путем должна идти прививка к нашему слову эстетических критериев. {Слова ‘прививка к нашему слову эстетических критериев’ отчеркнуты Веселовским.} Наконец, я обратил внимание и на то, что стихотворное слово эмансипировалось в нашем сознании гораздо менее, чем прозаически-художественное. — В последних словах моих заключалась нарочитая просьба не считать моего совершенно теоретического доклада панегириком какому бы то ни было направлению. Я имел в виду только содействовать обмену мыслей, тем более, что и Вы, дорогой учитель, вызвали меня на диспут. Чтение мое не достигло этой последней цели и закончилось довольно печально. Председательствовавший у нас П. И. Вейнберг в заключительном слове после ритуального комплимента высказал о докладе моем мнение, для меня совершенно неожиданное. {В сообщении о заседании 15 ноября говорилось: ‘Ярким выразителем мнения большинства выступил П. И. Вейнберг, речь которого была покрыта шумными рукоплесканиями. По словам г. Вейнберга, — прежде всего выразившего от имени всего собрания глубокую благодарность докладчику, первому взглянувшему серьезно на поэзию Бальмонта и представившему о ней такой обстоятельный труд, — ‘я’ Бальмонта отнюдь не всемирное, а небольшого кружка лиц, одинакового с ним направления, или даже скорее чисто собственное. Поэтическое дарование ничтожно, так что ставить Бальмонта ‘на одну доску’ с Пушкиным, как это сделал докладчик, нет никаких оснований. В поэзии Бальмонта полное отсутствие содержания, внешность не соответствует внутреннему содержанию, сплошной набор трескучих фраз. В ней нет существенного признака истинной поэзии — простоты, а царит вычурность, манерность, модность, желание бить на эффект и тем мистифицировать читателя, отвлекая его внимание от внутренних недостатков’ (Новости и биржевая газета, 1904, 18 ноября, No 319).} Г. Вейнберг нашел возможным одобрить меня за то, что я серьезно отнесся к поэту, к которому ‘мы’ относимся лишь иронически. — Я до сих пор думал, что в научном обществе можно говорить только о том, к чему относишься серьезно, и что такого отношения референту в заслугу не поставляют. Г. Вейнберг высказал далее свой взгляд на Бальмонта с аллюзией на то, что я ставлю его выше Пушкина, и позволил себе назвать меня ‘адвокатом’ Бальмонта.
Я имел в виду (не знаю, насколько мне это удалось) написать доклад научного характера и во всяком случае могу быть спокоен за то, что он был вполне серьезен, потому что ни с каким другим я в свою alma mater и по приглашению Александра Николаевича Веселовского и не позволил бы себе явиться. Но г. Председательствовавший изобразил мой доклад в заключительном слове своем в виде несколько странном и тотчас после этого объявил заседание закрытым. Тогда я увидел себя вынужденным попросить его возобновить заседание и, поблагодарив председателя за комплимент, как любезность, разъяснил слушателям, разумеется в нескольких словах, что, к сожалению, не был понят даже председателем собрания.
Я счел своим долгом написать Вам об этом не потому, чтобы просил о каком-либо разбирательстве. Никакого инцидента не было, так как я его прервал в корне и спас все видимости. Но кому же, как не Вам, выразить мне, насколько меня огорчило обвинение меня в адвокатстве. Мне до последней степени неприятна мысль о каком бы то ни было искании популярности, тем более в священных для меня вопросах эстетики, — и я считал себя вполне обеспеченным от подозрений, а тем паче от обвинения, в ненаучном трактовании предмета сообщения теми двумя обстоятельствами, что я читаю в ученом Обществе и под Вашим председательством.
Целью настоящего письма моего было также поставить Вас в ближайшую известность о том, что, отзываясь на Ваше приглашение говорить о поэтическом стиле, я вовсе не говорил того, что было приписано мне лицом, сидевшим на Вашем месте, и что вслед за ним могут приписать мне газетные писатели.
{* Письмо печатается по автографу, хранящемуся в Пушкинском доме в архиве А. Н. Веселовского (ИРЛИ, ф. 45, оп. 3, ед. хр. 89). В архиве Анненского имеется копия этого письма, снятая родственницей поэта О. П. Хмара-Барщевской тотчас по его написании (ЦГАЛИ, ф. 6, оп. 1, ед. хр. 281).}
Есть основания полагать, что если бы заседание Общества проходило под председательством Веселовского, то неприятие положений Анненского не было бы столь единодушным. Если Вейнберг вообще не соглашался включать Бальмонта в число заслуживающих серьезного внимания поэтов, то Веселовский вполне осознавал его значение в обновлении поэтического языка: во всяком случае, в статье ‘Из истории эпитета’ он приводил, наряду с цитатами из Бодлера, Гюго, Эйхендорфа, Гейне и других признанных писателей, примеры из поэмы Бальмонта ‘Мертвые корабли’ в ходе своих наблюдений над ‘синкретическими и метафорическими эпитетами новейшей поэзии’, в которых отражается ‘идея целого, цепь таинственных соответствий, окружающих и определяющих наше ‘я». {Веселовский А. Н. Историческая поэтика. Л., 1940, с. 88—89. Показателен в этом отношении доклад П. И. Вейнберга о Поле Верлене, прочитанный в Неофилологическом обществе 3 марта 1895 года. Почти все, обсуждавшие доклад, сошлись во мнении, что ‘декадентство’ — ‘явление социально-психопатологическое’. Тем не менее Веселовский подчеркивал принципиальную новизну символистской поэзии (хотя и не признавал за нею крупных художественных достижений) и настаивал на вдумчивом подходе к ней (см.: М. К. [Кудряшев М. И.]. В Неофилологическом обществе. — Новости и биржевая газета, 1895, 8 марта, No 66).} Бальмонт и Веселовский были лично знакомы, между ними даже возникла переписка в связи с предполагавшимся выступлением Бальмонта в 1899 году в Неофилологическом обществе — чтением выполненного им перевода драмы Кальдерона ‘Чистилище святого Патрика’ (‘El Purgatorio de San Patricio’). {См. письма К. Д. Бальмонта к А. Н. Веселовскому от 2 декабря 1898 года (ИРЛИ, ф. 45, оп. 3, ед. хр. 103) и от 13 февраля 1899 года (там же, ед. хр. 875, л. 16). В первом из них поэт также напоминает Веселовскому о его обещании дать ‘несколько указаний касательно литературы о Прометее и литературы о нисхождении в Ад’. Эти консультации были нужны Бальмонту для работы над переводом драмы Шелли ‘Освобожденный Прометей’ (‘Prometheus Unbound’).} И в ответном письме к Анненскому по поводу его доклада о Бальмонте Веселовский предстает скорее союзником поэта, сочувствующим его концепции, чем безоговорочным ниспровергателем его построений.
’14 дек<,абря 1904 года>,
Многоуважаемый Иннокентий Федорович,
лишь на прошлой неделе я мог приняться за чтение лекций, инфлуэнца, бросившаяся на грудь и горло, не только потрепала меня, но и лишила сил и возможности заниматься чем-нибудь серьезным. В этих-то обстоятельствах застало и, признаться, обеспокоило меня Ваше письмо.
О Вашем докладе и последовавшем диспуте рассказал мне вкратце мой сын — студент, несколько дней спустя посетил меня Ф. А. Браун, {Федор Александрович Браун (1862—1942) — филолог-германист, профессор западноевропейской литературы Петербургского университета, ученик А. П. Веселовского, после его смерти — председатель Неофилологического общества.} но и из его сообщений я не мог понять сути дела, впрочем, Федор Александрович и не интересуется нарочито вопросом, который нам с Вами близок. О Вейнберге, которого я еще не видел, я давно знал, что он (как и покойный Пыпин) безусловный противник того поэтического движения, которое у нас окрещено кличкой декадентства, когда года два тому назад Гофштеттер читал в нашем обществе на ту же тему, {Доклад И. А. Гофштеттера в Неофилологическом обществе, вероятно, соотносился по содержанию с его брошюрой ‘Поэзия вырождения. Философские и психологические мотивы декадентства’ (СПб., 1902).} Вейнберг решительно встал на отрицательную точку зрения — не по отношению к реферату, а к самому явлению. Этим объясняется, на мой взгляд, его оппозиция Вам.
Я никогда не позволил бы себе усомниться в серьезности и научности Вашего реферата, но для меня очевидно, что теоретическая его часть заслонилась для слушателей и оппонентов фактической — именем Бальмонта. Может быть, сами Вы в этом несколько виноваты: если б Вы шире поставили вопрос о всюду ощущаемой органической потребности ‘повысить наше чувство речи’ (Ваше выражение) и попытках, делаемых в этом направлении, победа осталась бы на Вашей стороне, соответствующие русские явления стали бы в общий строй, может быть, в последних рядах, ибо я убежден, что в нашем спросе на ‘обновление’ и ‘повышение’ надо сделать большой вычет в пользу европейских влияний. Вы сами говорите о ‘прививке’.
Быть может, мы когда<,-нибудь>, вернемся с Вами к этому вопросу в одном из собраний нашего общества.
Таким образом, в трактовке поставленных Анненским вопросов Веселовский был далек от возобладавшей на заседании точки зрения Вейнберга (чья воинствующе-архаистическая позиция была принципиально отличной от тех упреков, которые вызывала тогда поэзия Бальмонта в демократической критике). Характерно, что, признавая ‘близким’ себе предмет наблюдений Анненского, Веселовский настаивает на необходимости шире и доказательнее проследить зависимость творчества Бальмонта и вообще новейших веяний в русской поэзии от опыта ведущих западноевропейских литератур последних десятилетий: поставить ‘соответствующие русские явления’ в ‘общий строй’, вероятно, и в решении поднятой Анненским проблемы Веселовскому казался вполне применимым его сравнительно-исторический метод исследования. В общении с Анненским Веселовский открывается малоизвестной еще своей стороной: перед нами не только академический ученый и исследователь культуры минувших эпох, но и заинтересованный свидетель литературного процесса рубежа двух столетий, проявлявший чуткое внимание к новейшим поэтическим исканиям. Примечательно, что несколькими годами спустя и созданное им Неофилологическое общество уже продемонстрирует иной подход к символистской поэзии и к Бальмонту в первую очередь. 11 марта 1912 года состоялось торжественное собрание Неофилологического общества по случаю 25-летия литературной деятельности Бальмонта, на котором преемник Веселовского проф. Ф. А. Браун произнес речь в честь Бальмонта, назвав его поэзию ‘закономерным историческим фактом, необходимым звеном в эволюции мировой поэтической мысли’, а заслуженные члены Общества Ф. Д. Батюшков, Д. К. Петров и Е. В. Аничков выступили с докладами о творчестве Бальмонта. {Записки Неофилологического общества…, вып. VII, 1914, с. 1—54. Помимо указанных лиц, в этом выпуске, посвященном юбилею Бальмонта, напечатали статьи о нем К. Ф. Тиандер и Вяч. Иванов.}