<,— А ТЫ, БРАТ, ВОВСЕ НЕ ТАКАЯ СКОТИНА…>,
<,— А ТЫ, БРАТ, ВОВСЕ НЕ ТАКАЯ СКОТИНА…>,
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
ОБЩИЕ1
АРХИВОХРАНИЛИЩА
ИСТОЧНИКИ
‘- А ты, брат, вовсе не такая скотина…’, Андреев Леонид Николаевич, Год: 1899
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Л. Н. Андреев. Полное собрание сочинений и писем в двадцати трех томах
Том первый
М., ‘Наука’, 2007
(л. 10) — А ты, брат, вовсе не такая скотина, как они о тебе говорят!
— А ты не так глуп, как они.
Оба говорившие были студенты. Тот, который оказался, по счастью, вовсе не такою скотиною, как предполагалось, обладал высоким ростом, тонкою талией и тоненькими усиками, дерзко закрученными кверху. Высокий темно-синий воротник мундира подпирал его голову, и, несколько запрокинутая назад, она1 полна была надменности, иронии и вызова.2 Второй студент, не менее счастливо избавившийся от опасности быть глупым, как неведомые они, был роста среднего, широк в плечах и казался еще ниже, благодаря тому что его голову увенчивала целая копна плохо расчесанных волос, а серая замасленная тужурка была расстегнута, открывая синюю русскую рубашку. Сидели они в второразрядном грязноватом ресторане, людном, светлом и шумном. На столе перед ними стояли уже подходившая к концу пол бутылка водки и пиво, а на окне лежали рядом — прусского образца фуражка и выцветший зеленый блин, бывший ранее фуражкой, а посредине лежала шпага, на которую низкий студент посматривал с нескрываемым недоброжелательством. Лицо его горело (л. 11) ярким румянцем, и глаза выражали безграничную снисходительность и желание говорить до утра о душе, о товариществе, о женщинах, а если этого нельзя, то пить. Высокий студент3 бледнел с каждою рюмкою и нервно покручивал усики.
— Ты знаешь, — продолжал низкий студент, именовавшийся вопреки возрасту и виду — дедом: — ты знаешь, я всегда отстаивал тебя перед нашими…
— Ослы эти наши, — кратко пояснил другой, фамилия которого была Афонский.
— Нет, брат, ты уж слишком. Согласись сам, что внешность у тебя того… подозрительная. Зачем ты эту селедку притащил?— дед мигнул на шпагу.
— Осел. Итак, значит, Марфа Петровна тебя выгнала.
— Выгнала — это слишком… Хотя, конечно, выгнала. Эх, брат, вот где это у меня сидит, — дед мрачно ткнул себя кулаком в бок. — Но я не понимаю Нади: нельзя же быть такою послушною дочерью. Мать сказала, чтобы я больше не бывал у них и чтобы со мною она нигде не виделась, — и та сейчас же: извольте, маменька. Чертовское малодушие!
— Да за что невзлюбила тебя М<,арфа>, П<,етровна>,?
— Ей-богу, брат, не знаю. За волосы, кажется. Говорит: пьяница, нигилист и скандалист. Знал бы, ей-богу, остригся бы. Но почему я пьяница? Слушай, скажи мне по совести, кто из нас больше пьет, ты (л. 12) или я?
— Я.
— Кто больше скандалит, ты или я?
— Оба поровну.
— Ну, положим. Ну а кто слывет пьяницею?
— Ты.
— Черт знает что такое. И М<,арфа>, П<,етровна>, тебя любит. Она и Наде тебя рекомендовала: вот, говорит, хороший студент. А меня к черту.
— А теперь скажи ты мне: кто из нас с тобою больше работает?
— Конечно, ты. Я, брат, юрист.
— А кто больше читает?
— Поровну.
— Ну, положим. А кто из нас считается фатом, щелкопером, пустозвоном?
— Ты.
— А умницей, развитым человеком, передовым человеком?— Я.
Оба приятеля уставились друг на друга и рассмеялись: дед смеялся добродушно и весело. Афонский — зло и мрачно. Охваченные потребностью говорить, они велели подать водки еще.
— Ты знаешь, зачем я таскаю селедку, вот этот воротник, почему от меня всегда пахнет духами, почему я говорю с нашими с особенной вежливостью (а по-твоему, фатовски), извиняюсь, когда (л. 13) наступаю на ногу и совершаю ряд других преступлений.
— Ну?
— Чтобы позлить этих господ4 ослов. Я любил всегда быть одетым хорошо, они за это взъелись на меня. Я нацепил тогда шпагу. Они считают грубость признаком хорошего тона — я стал вежлив.
— Ты, брат, слишком уж… приличен.
— Ты думаешь? Эх, друг мой милый, не знаешь ты, что такое приличия, иначе ты не сказал бы этого. Ты думаешь, кто тебя выгнал от М<,арфы>, П<,етровны>,? Приличия. А кто выгоняет меня из вашей среды? Приличия. Ты оказался неприличен для М<,арфы>, П<,етровны>,, а я для вас.
— Ну, брат, у наших причины были посерьезнее. Да и какие у нас приличия?
— А вот эта твоя тужурка, рубашка? А грубоватость в обращении, а необходимость чтить известные положения и имена? Осмелишься ты прийти на наше5 собрание со шпагой? Осмелишься ты заговорить, ну хотя бы, как тогда заговорил я, о несвободе6 воли?
— Что же, об этом можно говорить.
— А кличка фаталист, которую мне тотчас же дали? С вашей точки зрения я как будто высморкался без носового платка. А когда я заговорил о том, что обязанность работать для ближнего подлежит сомнению?
— Но с этим я не соглашусь.
— Да разве они спорили со мною? Они дали мне другую кличку (л. 14) — эгоист. А когда я говорил о том, что нужно из себя создать силу, что я хочу добиться для себя и денег, и всего… Ведь они все хотели того же, но говорить об этом было неприлично, и я получил новую кличку — карьерист. Ты знаешь, где у меня сидят твои приличия? Вот где — тут же, где у тебя сидит Надя.
— Ты придаешь слишком большое значение приличиям.
— А ты не понимаешь, что значит приличия. Пей пиво, а я тебе скажу. Не думай, что достаточно надеть сюртук, как мой, не есть с ножа, остричь волосы, чтобы стать приличным. Я когда-то думал так — и ошибался. Ты будешь7 низко кланяться8 и говорить9 самые пошлые вещи, то будешь10 груб как извозчик — и никогда не попадешь11 в тон. Ты будешь думать12 в простоте душевной, что дело в шляпе, но скоро заметишь13, что другие этого не думают и лохматого господина возле тебя14 считают приличным, а тебя15 нет. Мало того, он выкидывает самые непозволительные, на твой16 взгляд, вещи — и общество не только не17 казнит его, но с умилением говорит: ах, какой симпатичный и оригинальный человек! Ну, думаешь18, какой же это дурак наврал мне про приличия! — и спокойно протягиваешь ноги. Боже ты мой, какой19 получается эффект. Тебя едят глазами, языками, тебя предают анафеме. И никто не в силах объяснить тебе за что, и ты сам не понимаешь этого, (л. 15) Все же дело, оказывается, в том, что тебе нужно было душу остричь и надеть на нее крахмальную рубашку.20 Как это делается, мне неизвестно, но я знаю положительно, что есть стриженая душа, напомаженная душа, завитая душа. Такая душа не может сделать ничего неприличного. Если она напьется как сапожник, обольстит девушку и бросит, украдет деньги, испакостит другую душу — она все-таки останется приличной. Все это не что иное, как особый вид прически, самой, кажется, модной. И эту душу любят другие души и составляют с нею красивые группы: друзья, любовницы, знакомые хорошие и знакомые просто, завистники, льстецы.
Приличия сидят глубже, чем ты думаешь. Они проникают всюду и всюду налагают свою печать. Нравственность, наука, сам Бог (религия) находятся под их покровительством. Они создают отношения между людьми и их регулируют. Они в практической жизни замещают Бога с его ясновидением. Приличия — это что-то неуловимое, как воздух, как звук. И не видишь и не можешь даже предположить, но вечно чувствуешь их незримое присутствие, дающее жизнь и своеобразную красоту человеческому стаду.
По природе своей каждый человек — глубоко одинок. Все они — листья одного и того же дерева. Всех их связывает единство общемировой жизни. Но как и листья на дереве, (л. 16) питаясь одними и теми же соками, имея одни и те же корни в земле, живут каждый своей жизнью,21 не чувствуя боли другого листа, не замечая его смерти, так и люди. Но они вдобавок мыслящие листья, создающие свой особый душевный мир, с его личным горем и радостью. И между ними глубокая, непроходимая пропасть. Каждый видит, осязает, понимает по-своему. Понимать друг друга, сочувствовать, жить общею жизнью — пустая мечта, созданная необходимостью жить вместе, только при посредстве друг друга плодиться и множиться.
Жить общественно не прихоть, не. договор и добровольное соглашение — это роковая необходимость, лежащая в природе человека. Каждый лист привязан к дереву и, оторванный, умирает. Пусть ему неудобно на дереве, пусть он недоволен своим соседством, пусть он не мирится с этим рабством — он должен подчиниться ему. Каждую из своих необходимостей природа снабдила красивою внешностью. И любовь, и голод, и жизнь обществом — все это создано для удовольствия человека: И стадная жизнь приносит человечеству великую пользу. Она создала религию, нравственность, науку, прогресс — но она же создает вечные убийства, ненависть, войны — почти все горе, имеющееся на земле. И вся эта великая и мнимая<,?>, польза стадной жизни — эта наука и нравственность — лишь бесплодные старания смягчить это горе, найти противоядие (л. 17) от неизбежного и смертельного яда.
Все мы — скорпионы, заключенные в банку и готовые поесть друг друга. Но мы скорпионы разумные. Я съем, а потом меня сожрут — и нет никакого расчета. Давайте лучше любить друг друга, а так <,как>, любить нам22 не за что — давайте симулировать любовь. С одной стороны, настроим тюрем и эшафотов для непокорных и слишком сильных скорпионов, с другой — создадим религию, тоже тюрьму в некотором роде, а с третьей — сделаем вид, что ужасно друг друга любим, и будем уверять себя, что мы не скорпионы, совсем не скорпионы. Этому многие поверят — всегда найдется несколько скорпионов, обиженных другими и чувствующих себя потому братьями.
Крупные деньги всегда нужно разменивать — иначе от них проку мало — разменяем мы Бога и нравственность и создадим приличия. Миллионеров на свете мало, зато у каждого найдется копейка. И Бог существует только для немногих, да и те хранят его в банке, а в жизни обходятся пятиалтынными, часто фальшивыми. Они не виноваты — ведь ни в одну лавку не примут такой крупной монеты.
Итак, приличия — это частица Бога, т.е. тюрьма. Но как копейка не дает представления о миллионе рублей, который отличается от нее качественно, так и приличия от Бога23, (л. 18) Религия дает свободу, дает независимость — ведь нет человека, свободнее одиночного арестанта. Бог, повторяю, это миллион, дающий много. Приличия — это24 пятиалтынный, с которым можно жить, как и вся эта общая камера для мошенников25
1 Далее было: смотрела
2 Далее было: Рядом на Окне
3 Далее было: был
4 господ вписано.
5 Было: ваше
6 Было: свободе.
7 Вместо: Ты будешь — было: Я то
8 В рукописи: кланялся (незаверш. правка)
9 В рукописи: говорил (незаверш. правка)
10 Было: был
11 Было: попадал
12 Вместо: Ты будешь думать — было: Я думал
13 Было: я замечал
14 Было: меня
15 Было: меня
16 Было: мой
17 Далее было: говорит
18 Было: думал
19 Было: что (незач. вар.)
20 Далее было: Я не знаю
21 Далее было: так
22 Далее было: друг
23 В рукописи: о Боге
24 Далее было: только
25 Текст обрывается.
Источник текста — черновой автограф. (Конец августа — первая половина сентября 1899 г. (датируется по тетради)). Хранится: Т5. Л. 10-18.
Публикуется впервые.
Набросок (начало рассказа) на первый взгляд представляет собой развитие ‘студенческой темы’, ранее представленной неопубликованным рассказом ‘На избитую тему’ (1897), а в этот период — двумя незаконченными фрагментами ‘После государственных экзаменов’ (в ближайшем будущем — в 1900 г. — она будет явлена в также не опубликованном рассказе ‘Старый студент’ (см. т. 2 наст. изд.), сюжет которого в позднейшее время будет использован в пьесе ‘Gaudeamus’ (1910)). Но в отличие от вышеперечисленных рассказов и эскизов, имеющих отчетливо выраженный сюжет, мелодраматический или комический, данный отрывок можно рассматривать как попытку изложить (устами одного из действующих лиц, студента Афонского) основы некоей парадоксальной этической системы. Эта проповедь, возможно, оказывается одним из последних отголосков философского сочинения ‘Проклятые вопросы’, задуманного Андреевым еще в седьмом классе гимназии. Набросок к ‘Проклятым вопросам’ содержится в дневнике 1890 г. в записи от 18 марта (Дн./. Л. 8-11).
Так, сходство с рассуждениями студента Афонского можно усмотреть в дневниковых записях, констатирующих условность существующих этических норм и искусственность теории прогресса, из чего Андреевым-гимназистом сделаны самые пессимистические выводы: ‘Главная мысль здесь та, что можно жить не трудясь, эксплуатируя и грабя по возможности другого. Дальше я хотел развить эту мысль, опираясь на присущий всем нам животный эгоизм и на Дарвиновскую теорию борьбы за существование, которую я прилагаю и к человеку. Все же это сочинение писалось с точки зрения бесцельности жизни, в которой, конечно, ни порока, ни добродетели не существует, а существуют только более или менее легкие пути к достижению условной цели жизни — наслаждений. Конечно, более легким, а потому и наиболее предпочтительным путем я хотел выставить порок, не глупый и бессмысленный порок, а, наоборот, строго обдуманный и основанный на научных знаниях. Но вообще знаний я советовал избегать, ибо в них несчастье человека, ибо первобытный дикарь, живший на деревьях и кушавший сырое мясо, был, конечно, гораздо счастливее, чем современный интеллигент, живущий в дворце, кушающий соловьиные языки — и размышляющий о самоубийстве, высшем акте отчаяния. Прогресс, таким образом, счастья человеку не доставил, ибо сущность его — замена старых простых потребностей новыми и более сложными и отыскивание способов удовлетворять им, но так как потребности возрастают несравненно быстрее, чем способы их удовлетворения, — то в результате оказывается минус, ежегодной статистикой показываемый в десять тысяч самоубийств. Собственно же говоря, совсем не стоит жить — и высшая степень мудрости убить себя’ (Там же. Л. 10об.—11).
Из позднейшего дневника (март 1897 г.) мы узнаем о новых мировоззренческих веяниях, которые также отразились в монологе Афонского: ‘Мои убеждения складываются из двух диаметрально противуположных взглядов. Я представляю собой механическое соединение двух начал: Ницшевизма и социализма. Я глубоко сочувствую Ницше в его идее создания сверхчеловека, т.е. могучей индивидуальности. Я бесконечно преклоняюсь пред силой — и если бы мог из области угрызений перейти в область дела, если бы я имел волю — я употребил бы ее на развитие в себе силы, хотя бы в счет других. Дело в том, что я не люблю, совсем не люблю этих других. Я довольно жалостлив и, если у меня есть копейка, всегда отдаю ее нищему, я возмущаюсь несправедливостью, жестокостью, если она такого рода, что я могу испытать ее и на себе. Но если бы меня изъять из ведомства нищеты и незащищенности, копейки, пожалуй, я продолжал бы подавать, но возмущаться наверное перестал бы. Т.е. возмущался бы так, как возмущаются многие из нас: из приличия, которое предписывает людям известного имущественного и умственного ценза иметь соответствующие мысли и чувства. Да и теперь я возмущаюсь довольно странно. Услышишь про какой-нибудь случай вопиющего беззакония и восклицаешь вместе со всеми: ‘возмутительно!’. А сам думаешь: ‘вот что значит быть слабым!’ и чувствуешь желание быть сильным. Нет у меня любви к человечеству — и баста. Быть может, прискорбно это, но поделать ничего нельзя с этим. Мне совершенно безразлична общая польза, если она не совпадает с моей. Ум, воспитанный в известных традициях, автоматически отмечает: это черное, это белое, но сердце не чувствует ни радости, ни горя.
Моя крошечная арена общественной деятельности, на которой я подвизаюсь — землячество, интересует меня лишь постольку, поскольку доставляет пищи для самолюбия и игры для ума. В настоящее время я образую в землячестве некоторую партию, цель которой — землячество, насколько возможно чистое от политических примесей. Такую цель, которую одобрит даже кн. Мещерский, я выбрал не из трусости перед преследованиями, а из вполне обдуманного, прочно сложившегося убеждения. Взаиморазвитие — вот моя цель, быть может, не чуждая влиянию Ницше. Но если, паче чаяния, землячество обратится не в то, чего я хочу — я, быть может, обругаюсь, но огорчаться особенно не буду.
Из всего сказанного следует, что я отчаяннейший эгоист. Верно. И мне даже стыдно немножко, потому что этим я нарушаю приличия. Но опять-таки — что ж поделаешь? Чем я виноват, что преобладающее во мне чувство к людям — презрение, а иногда — ненависть? Дайте мне рецепт, по которому я мог бы претворить эти чувства в одно: любовь — и я с удовольствием сделаю это. Ведь с любовью жить куда легче, чем с презрением и ненавистью. Но раз рецепта нет — стало быть, и суда нет.
Отсюда ясно теперь мое отношение к злобе дня — социализму. Я очень рад, что на Западе разгорелось движение, цель которого избавить будущих людей, подобных Л<,еониду>, Н<,иколаевичу>,, от нищеты. Мне жаль только одного, что я лично ничего не получу из будущих сокровищ. Поэтому, интересуясь социализмом так же, как и путешествием Нансена, я столь же мало готов жертвовать для него здоровьем и жизнью, как и лететь к Северному Полюсу. Все это меня не касается.
Чтобы окончательно характеризовать мое отношение к людям, я скажу, как распределяются между ними два мои чувства: богатых я ненавижу, а бедных презираю’ (Дн9. Л. 9об.-11об.).
С. 443. …шпага, на которую низкий студент посматривал с нескрываемым недоброжелательством. — Согласно существовавшим официальным правилам, шпага была принадлежностью парадной формы студентов университетов и ее ‘полагалось надевать в особо торжественных случаях’ (Ривош Я.Н. Время и вещи: Очерки по истории материальной культуры в России начала XX века. М., 1990. С. 194). Шпагу возможно было носить только вместе с парадным сюртуком военного образца (мундиром), в который и облачен Афонский, в отличие от ‘деда’, одетого в тужурку — каждодневную форму одежды студента. ‘Демократическое студенчество сюртуков почти не носило как из-за дороговизны материала и шитья, так и потому, чтобы не быть похожими на белоподкладочников’ (Там же). Студент-первокурсник Андреев записывает в своем дневнике: ‘Всех здешних студентов можно поделить на две группы: одни — шпагисты, как их здесь называют, т.е. совершенно пустые, ничтожные фаты или щедринские пескари — вообще дрянь во всем ее разнообразии. Вторая группа составляет красу и гордость У<,ниверсите>,та как такового — вот о ней я хочу поговорить’ — и далее отмечает, что, познакомившись с кружками радикального студенчества, он увидел в их деятельности ‘крайнюю узость и односторонность, к ним примешивалась еще одна сквернейшая черта всякой тесно сплоченной, ‘изолированной от жизни’ агрегации или секты, именно нетерпимость к мнениям и взглядам, несхожим с ее взглядами’ (Дн5. С. 119). То есть в написанном позднее отрывке Андреев передоверяет пересказ близких ему самому идей Афонскому — ‘белоподкладочнику-шпагисту’. Необходимо также отметить, что этот персонаж наделен фамилией реально существовавшего университетского знакомого писателя. См., например, дневниковую запись от 16 июня 1897 г.: ‘Приехал я в Царицыно после отвратительнейшего года, проведенного мною в кабаке с милейшим Францем и Афонским’ (Дн9. Л. 57-57об.). Афонский Владимир Николаевич (р. 1873), в 1893 г. закончил Орловскую гимназию, осенью 1896 г. числился студентом 7-го семестра математического факультета Московского университета (см.: Алфавитный список студентов Императорского Московского университета за 1896-1897 академический год. М., 1896).
1 В перечень общих сокращений не входят стандартные сокращения, используемые в библиографических описаниях, и т.п.
Б.д. — без даты
Б.п. — без подписи
незач. вар. — незачеркнутый вариант
незаверш. правка — незавершенная правка
не уст. — неустановленное
ОТ — основной текст
Сост. — составитель
стк. — строка
АГ ИМЛИ — Архив A.M. Горького Института мировой литературы им. A. M. Горького РАН (Москва).
ИРЛИ — Институт русской литературы РАН (Пушкинский Дом). Рукописный отдел (С.-Петербург).
ООГЛМТ — Орловский объединенный государственный литературный музей И.С. Тургенева. Отдел рукописей.
РАЛ — Русский архив в Лидсе (Leeds Russian Archive) (Великобритания).
РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).
РГБ — Российская государственная библиотека. Отдел рукописей (Москва).
Hoover — Стэнфордский университет. Гуверовский институт (Стэнфорд, Калифорния, США). Коллекция Б.И. Николаевского (No 88).
Автобиогр. — Леонид Андреев (Автобиографические материалы) // Русская литература XX века (1890-1910) / Под ред. проф. С.А. Венгерова. М.: Изд. т-ва ‘Мир’, 1915. Ч. 2. С. 241-250.
Баранов 1907 — Баранов И.П. Леонид Андреев как художник-психолог и мыслитель. Киев: Изд. кн. магазина СИ. Иванова, 1907.
БВед — газета ‘Биржевые ведомости’ (С.-Петербург).
БиблА1 — Леонид Николаевич Андреев: Библиография. М., 1995. Вып. 1: Сочинения и письма / Сост. В.Н. Чуваков.
БиблА2 — Леонид Николаевич Андреев: Библиография. М., 1998. Вып. 2: Литература (1900-1919) / Сост. В.Н. Чуваков.
БиблА2а — Леонид Николаевич Андреев: Библиография. М., 2002. Вып. 2а: Аннотированный каталог собрания рецензий Славянской библиотеки Хельсинкского университета / Сост. М.В. Козьменко.
Библиотека Л.Н. Толстого — Библиотека Льва Николаевича в Ясной Поляне: Библиографическое описание. М., 1972. [Вып.] I. Книги на русском языке: А-Л.
Боцяновский 1903 — Боцяновский В.Ф. Леонид Андреев: Критико-биографический этюд с портретом и факсимиле автора. М.: Изд. т-ва ‘Литература и наука’, 1903.
Геккер 1903 — Геккер Н. Леонид Андреев и его произведения. С приложением автобиографического очерка. Одесса, 1903.
Горнфельд 1908 — Горнфельд А.Г. Книги и люди. Литературные беседы. Кн. I. СПб.: Жизнь, 1908.
Горький. Письма — Горький М. Полн. собр. соч. Письма: В 24 т. М.: Наука, 1997—.
Дн1 — Андреев Л.Н. Дневник. 12.03.1890-30.06.1890, 21.09.1898 (РАЛ. МБ. 606/Е.1).
Дн2 — Андреев ЛЛ. Дневник. 03.07.1890-18.02.1891 (РАЛ. MS.606/E.2).
Дн3 — Андреев Л.Н. Дневник. 27.02.1891-13.04.1891, 05.10.1891, 26.09.1892 (РАЛ. MS.606/ Е.3).
Дн4 — Андреев Л.Н. Дневник. 15.05.1891-17.08.1891 (РАЛ. MS.606/ E.4).
Дн5 — Андреев Л. Дневник 1891-1892 гг. [03.09.1891-05.02.1892] / Публ. Н.П. Генераловой // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1991 г. СПб., 1994. С. 81-142.
Дн6 — ‘Дневник’ Леонида Андреева [26.02.1892-20.09.1892] / Публ. H Л. Генераловой // Литературный архив: Материалы по истории русской литературы и общественной мысли. СПб., 1994. С. 247-294.
Дн7 — Андреев Л.Н. Дневник. 26.09.1892-04.01.1893 (РАЛ. MS.606/E.6).
Дн8 — Андреев Л.Н. Дневник. 05.03.1893-09.09.1893 (РАЛ. MS.606/E.7).
Дн9 — Андреев Л.Н. Дневник. 27.03.1897-23.04.1901, 01.01.1903, 09.10.1907 (РГАЛИ. Ф. 3290. Сдаточная опись. Ед.хр. 8).
Жураковский 1903а — Жураковский Е. Реально-бытовые рассказы Леонида Андреева // Отдых. 1903. No 3. С. 109-116.
Жураковский 1903б — Жураковский Е. Реализм, символизм и мистификация жизни у Л. Андреева: (Реферат, читанный в Московском художественном кружке) // Жураковский Е. Симптомы литературной эволюции. Т. 1. М., 1903. С. 13-50.
Зн — Андреев Л.Н. Рассказы. СПб.: Издание т-ва ‘Знание’, 1902-1907. T. 1—4.
Иезуитова 1967 — Иезуитова Л.А. Творчество Леонида Андреева (1892-1904): Дис…. канд. филол. наук. Л., 1976.
Иезуитова 1976 — Иезуитова Л.А. Творчество Леонида Андреева (1892-1906). Л., 1976.
Иезуитова 1995 — К 125-летию со дня рождения Леонида Николаевича Андреева: Неизвестные тексты. Перепечатки забытого. Биографические материалы / Публ. Л.А. Иезуитовой // Филологические записки. Воронеж, 1995. Вып. 5. С. 192-208.
Измайлов 1911 — Измайлов А. Леонид Андреев // Измайлов А. Литературный Олимп: Сб. воспоминаний о русских писателях. М., 1911. С. 235-293.
К — газета ‘Курьер’ (Москва).
Кауфман — Кауфман А. Андреев в жизни и своих произведениях // Вестник литературы. 1920, No 9 (20). С. 2-4.
Коган 1910 — Коган П. Леонид Андреев // Коган П. Очерки по истории новейшей русской литературы. Т. 3. Современники. Вып. 2. М.: Заря, 1910. С. 3-59.
Колтоновская 1901 — Колтоновская Е. Из жизни литературы. Рассказы Леонида Андреева // Образование. 1901. No 12. Отд. 2. С. 19-30.
Кранихфельд 1902 — Кранихфельд В. Журнальные заметки. Леонид Андреев и его критики // Образование. 1902. No 10. Отд. 3. С. 47-69.
Краснов 1902 — Краснов Пл. К. Случевский ‘Песни из уголка’, Л. Андреев. Рассказы // Литературные вечера: (Прилож. к журн. ‘Новый мир’). 1902. No 2. С. 122-127.
ЛА5 — Литературный архив: Материалы по истории литературы и общественного движения / Под ред. К.Д. Муратовой. М., Л.: АН СССР, 1960.
ЛН72 — Горький и Леонид Андреев: Неизданная переписка. М.: Наука, 1965 (Литературное наследство. Т. 72).
МиИ2000 — Леонид Андреев. Материалы и исследования. М.: Наследие, 2000.
Михайловский 1901 — Михайловский Н.К. Рассказы Леонида Андреева. Страх смерти и страх жизни // Русское богатство. 1901. No 11. Отд. 2. С. 58-74.
Неведомский 1903 — Неведомский М. [Миклашевский М.П.] О современном художестве. Л. Андреев // Мир Божий. 1903. No 4. Отд. 1. С. 1-42.
HБ — журнал ‘Народное благо’ (Москва).
HP — Андреев Л.Я. Новые рассказы. СПб., 1902.
Пр — Андреев Л.Н: Собр. соч.: [В 13 т.]. СПб.: Просвещение, 1911-1913.
OB — газета ‘Орловский вестник’.
ПССМ — Андреев Л.Н.— Полн. собр. соч.: [В 8 т.]. СПб.: Изд-е т-ва А.Ф. Маркс, 1913.
Реквием — Реквием: Сб. памяти Леонида Андреева / Под ред. Д.Л. Андреева и В.Е. Беклемишевой, с предисл. ВЛ. Невского М.: Федерация, 1930.
РЛ1962 — Письма Л.Н. Андреева к A.A. Измайлову / Публ. В. Гречнева // Рус. литература. 1962. No 3. С. 193-201.
Родионова — Родионова Т.С. Московская газета ‘Курьер’. М., 1999.
СРНГ — Словарь русских народных говоров. М., Л., 1965— . Вып. 1— .
Т11 — РГАЛИ. Ф. 11. Оп., 4. Ед.хр. 3. + РАЛ. MS.606/ В.11, 17 (1897 — начало осени 1898).
1 Т1-Т8 — рабочие тетради Л.Н.Андреева. Обоснование датировок тетрадей см. с. 693.
Т2 — РГАЛИ. Ф. 11. Оп. 4. Ед.хр. 4. (Осень 1898., до 15 нояб.).
Т3 — РГБ. Ф. 178. Карт. 7572. Ед.хр. 1 (7 дек. 1898 — 28 янв. 1899).
T4 — РГАЛИ. Ф. 11. Оп. 4. Ед.хр. 1 (18 июня — 16 авг. 1899).
Т5 — РГАЛИ. Ф. 11. Оп. 4. Ед.хр. 2 (конец августа — до 15 окт. 1899).
Т6 — РАЛ. MS.606/ А.2 (15-28 окт. 1899).
Т7 — РАЛ. MS.606/ A.3 (10-19 нояб. 1899).
Т8 — РАЛ. MS.606/ A.4 (14 нояб. 1899 — 24 февр. 1900).
Урусов — Урусов Н.Д., кн. Бессильные люди в изображении Леонида Андреева: (Критический очерк). СПб.: Типогр. ‘Общественная польза’, 1903.
Фатов — Фатов H.H. Молодые годы Леонида Андреева: По неизданным письмам, воспоминаниям и документам. М., Земля и фабрика, 1924.
Чуносов 1901 — Чуносов [Ясинский И.И.]. Невысказанное: Л. Андреев. Рассказы. СПб., 1901 // Ежемесячные сочинения. СПб., 1901. No 12. С. 377-384.
Шулятиков 1901 — Шулятиков В. Критические этюды. ‘Одинокие и таинственные люди’: Рассказы Леонида Андреева // Курьер. 1901. 8 окт. (No 278). С. 3.
S.O.S. — Андреев Л. S.O.S.: Дневник (1914-1919). Письма (1917-1919). Статьи и интервью (1919). Воспоминания современников (1918-1919) / Под ред. и со вступит. Р. Дэвиса и Б. Хеллмана. М, СПб., 1994.