Аверченко — магнит ‘Вены’. Где Аверченко — там хохот, грохот, веселье, озорства и компания.
Юморист живет рядом с ‘Веной’, всего только через дом, и не было того дня, чтобы он не зашел в ресторан.
Сатириконцы напрасно ищут днем своего ‘батьку’, трещат в телефон, рыщут на извозчиках и моторах, из редакции в контору, в типографию, в театр, на квартиру.
Где он пропадает — неизвестно.
Но вечером Аверченко найти — штука не хитрая. По простоте души, как медведь, он ходит одной тропой, и всегда по вечерам его можно поймать в ‘Вене’. Тут он не увильнет ни от начинающего сатирика, ни от ловкого издателя, ни от южанина антрепренера, и сатириконского батьку тут можно брать простыми руками.
Иногда русский Твен приходит один. Тогда его со всех сторон облипают, как мухи, не сатириконцы, его верноподданные, а просто беллетристы, поэты, артисты и художники.
Но большей частью он является во главе шумной, остроумной, грохочущей компании сатириконцев.
Тут — поэт людского безобразия, человеческой пошлости и пакости — высокий, тонкий, сдержанный Ре-Ми, шумный, гремящий ‘коновод’ ‘Галчонка’ Радаков, вечно веселый, всегда остроумный, всегда жизнерадостный, скромный молчаливый Юнгер, экспансивный Яковлев, встрепанный, словно только что сброшенный с постели, с ядовитым лицом В. В. Воинов, худой, тонкий, язвительный П. П. Потемкин, В. В. Князев, изящный, умный, шаловливый К. М. Антипов (Красный), флегматичный Г. А. Ландау, Е. В., Е. Х…
Сатирическая компания сразу занимает три-четыре столика, и немедленно же начинается несмолкаемый ‘дебош’. Остроты, эпиграммы, каламбуры сыпятся как из громадного мешка. Одно пустяшное замечание, движение рукой, поза — все дает тему для остроумия, — легкого, свободного, не натянутого.
Стихами сатириконцы говорят как прозой.
Кто-то уронил часы под стол, поднял их и стал рассматривать. Красный серьезно дает рифмованный совет:
‘Теперь излишни ох и ах.
Но и дурак, ведь каждый ведает:
Стоять возможно на часах,
Но наступать на них не следует’.
Князев сообщает, что на днях у него выходит книга о народной поэзии-частушке. Батька благодушно поощряет:
‘Твое творенье, милый друг,
Достойно всяких восхищений,
Недаром все кричат вокруг,
Что это целый воз хищений.’
Шум вокруг столика стоит невообразимый. Голос Радакова слышен чуть не до выхода.
Художники, между тем, в балагурстве и празднословии обсуждают темы и рисунки для следующего номера, поэты и прозаики выслушивают ‘проказы’ батьки… Совершенно незаметно, шутя, составляется номер. Каждый знает, что ему нужно приготовить к четвергу.
Красный вскользь сообщает о том, что едет в Харьков в кабаре ‘Голубой Глаз’.
Батька высказывает соображение:
— Значит харьковцы увидят бревно в своем ‘глазу’…
И оба чокаются ликером.
Прибывает публика после спектаклей. Разговор в зале становится общим. Остроты и экспромты летят из угла в угол и покрываются дружным хохотом.
Декадентский поэт читает свои новые стихи, и заканчивает:
‘Мои стихи уйдут в века’…
Сатириконский батька и тут добродушно кивает головой, но поправляет декадента-приятеля:
‘Твои стихи уйдут в века’
Сказал ты это молодецки.
Но эти самые ‘W. К.’
Пиши ты все же по-немецки’.
В интимном кружке на участников иногда нападает ‘стих’ Кузьмы Пруткова, и тогда сверкают оригинальные афоризмы и блестки остроумия, на что особенно щедр сатириконский батька.
‘Храни заветы старины, —
Носи со штрипками штаны’…
советует он В. К—ву, сидящему в слишком коротких брюках. Дает общее наставление, смеется глазами, но, как истый хохол-юморист, имея совершенно серьезное лицо:
‘Когда тебе безмерно любы
Литавры, лавры и почет, —
Ты вынь глаза, возьми их в зубы
И плавно двигайся вперед’…
Вася Регинин сентенциозно замечает:
‘Наплюй на жизнь слепых кротов,
Люби изломы линий,
Люби игру живых цветов,
А между ними ‘Синий’…
Гасят люстры и лампионы. Но никто еще не хочет уходить по домам. Все медлят. Нужны усиленные просьбы самого Ивана Сергеича, и только напоминание о том, что официанты устали и барышни за буфетом падают от усталости, заставляет юмористов, беллетристов и поэтов подняться с насиженных мест.
На дворе бурлит вьюга. За снегом холодно мигают фонари. Несколько извозчиков и моторов нагружаются к Ходотову. Богема собирается куда-то на Фонтанку в чайную варить свежую уху с поплавка, остальные мирно разъезжаются по домами
Сатириконцы с несмолкаемым хохотом провожают своего батьку до его подъезда и садятся в моторы.
(Из книги Десятилетие ресторана ‘Вена’, СПб., 1913)