В. Г. Короленко
А. Серафимович. — Очерки и рассказы
(Книга 1. Изд. Б. Н. Звонарева. Спб. 1901.)
ПРИМЕЧАНИЯ
А. СЕРАФИМОВИЧ
А. Серафимович. — Очерки и рассказы, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1901
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Собрание сочинений. Том 5.
Литературно-критические статьи и воспоминания.
Библиотека ‘Огонек’. Изд-во ‘Правда’, Москва, 1953.
OCR Ловецкая Т.Ю.
Г-н Серафимович не новичок в литературе. Если не ошибаемся, уже около десяти лет назад появились в ‘Русских Ведомостях’ его рассказы ‘На плотах’ и ‘В тундре’, в которых изображались картины нашего севера. Прекрасный язык, образный, сжатый и сильный, яркие, свежие описания и набросанные эскизно и бегло, но все-таки живые фигуры, — все это не прошло незамеченным для тех, кто читал эти очерки. К сожалению, после этого г-н Серафимович появлялся в литературе редко, и рассказы его, небольшие и отделенные друг от друга значительными промежутками времени, не суммировались в памяти широкой читающей публики. Теперь они выходят отдельным изданием.
В настоящем выпуске мы находим восемь рассказов. В первом из них (‘На плотах’) полудикарь Кузьма гонит плоты вниз по небольшой северной речке. Перед читателем проходит ряд картин северной природы. ‘Тихо. Побелевшая ночь недвижно дремлет над водной ширью, над потопленными лесами… Белые туманы безжизненно висят над самой водой дымчатыми пятнами, отражаясь в зеркальной глади призрачными очертаниями…’ Потом идут ‘берега высокие, речка легла в неширокое русло, вешние воды рвутся в узком месте. Плитка (плот) бежит, что карбас под парусами’. Среди этих картин, набросанных сжато и красиво, одинокая фигура Кузьмы борется с сотнями многообразных опасностей. То мель, то подводный пень, то ветер, который грозит разметать плитку, а тогда — зимой голодная смерть… А то опять люди, чужие плоты на пути. Кузьма смотрит одинаково и на реку, и на коряги, и на людей. Рискуя надорваться, он стаскивает воротом плот, засевший на корягу, рискуя быть избитым до смерти, прорывается сквозь чужие плоты… Это еще человек внеобщественный, не имеющий понятия ‘о правах и обязанностях’. Из ‘правления’, где его судят, он спасается бегством, караван чужих плотов прорывает ударом, а перед бурей, где его физическая сила — нуль, просто напивается до потери сознания…
Несмотря на всю эскизность рисунка, в этой фигуре, оживляющей пустынные пейзажи г-на Серафимовича, — читатель с некоторой грустью чувствует непосредственную жизненную правду и — увы! — не только ‘местную’ правду: в чертах этого наивного сына дикого севера чувствуется нечто более широкое — и близкое… В следующем очерке северный пейзаж занимает почти половину, но даже эта неумеренность списаний не утомляет читателя, так ярки эти картины своеобразной природы. Вторая половина рассказа изображает трагическое столкновение ‘закона’ с дикой непосредственностью сына тундры, самоедского богача, убившего старую жену ‘за ненадобностью’, а отчасти даже из уважения к начальству, которое молодая новая жена сумеет принять и угостить лучше, чем слабая и глупая старуха. Без сомнения, нехорошо убивать жен и хорошо, что закон этого не допускает. Но… чувствуется все-таки, что, будь на месте лица, от имени которого ведется рассказ, другое начальство, более ‘милостивое’ и более склонное к аргументации богатого Ламбея,— все кончилось бы благополучно, в полной гармонии с местными нравами. И опять проглядывает что-то стихийно-трагическое в этом маленьком уголовном эпизоде. На непосредственно дикую расправу дикаря, считающего себя даже правым, цивилизация отвечает тюрьмой, что для самоеда равно смертной казни. И цивилизация тоже и в еще большей степени права. Но разве не в этом сущность ‘трагического’? Следователь, приехавший за Ламбеем, почти убегает на своих санях от чума, где все оплакивают трагически и неожиданно гибнущего хозяина… ‘Темный конус чума, курясь легким дымком, быстро отбегает к самому краю равнины. Сначала он превращается в маленький игрушечный чум, потом в пятнышко, потом в точку и — исчезает на горизонте…’
Наше краткое изложение первых двух очерков г-на Серафимовича дает некоторое понятие об его манере. В остальных рассказах действие происходит уже не на севере, но в каждом присутствуют те же черты: живые и яркие описания и некоторая эскизность в обрисовке фигур. Это — как будто акварельные наброски, сделанные на ходу умелой и талантливой рукой наблюдателя, который едва ли сам и особенно тщательно выбирал предметы наблюдений, и уж во всяком случае не останавливался над ними подолгу.
Тут есть и фигура безногого моряка на фоне красивой ‘марины’ (‘Прогулка’), и суровые картины зимней ловли азовских рыбаков (‘Месть’), и картинки казачьего отряда на походе, и очень хорошее описание тяжелой работы рудокопов во тьме подземелий (‘Под землей’)…
Отметка на обложке (‘Том 1-й’) позволяет ждать продолжения.
1901
В настоящий том включены избранные литературно-критические статьи, воспоминания и публицистические произведения В. Г. Короленко.
Как критик и историк, литературы В. Г. Короленко начал выступать в середине 90-х годов прошлого века, однако вопросы эстетики, истории литературы и критики привлекали внимание писателя с начала его творческой деятельности. Об этом говорят его многочисленные письма к писателям и начинающим литераторам, а также дневниковые записи. Большое общественное и историко-литературное значение представляют высказывания Короленко о творчестве молодого Горького, Серафимовича и целого ряда писателей из народа (С. Подъячев, С. Дрожжин и др.).
В основе литературно-критических взглядов Короленко лежат традиции русской революционно-демократической критики прошлого века. В своих статьях и рецензиях Короленко выступал непримиримым врагом литературной реакции. Литературно-критические статьи Короленко были направлены против декадентских и упадочнических литературных теорий. Он воссоздавал в своих статьях образы Гоголя, Белинского, Чернышевского, Салтыкова-Щедрина, выступал поборником принципов критического реализма. По своим эстетическим воззрениям Короленко принадлежал к тому демократическому лагерю в литературе, который с начала нынешнего века возглавлялся А. М. Горьким. При всем том литературно-критическая деятельность Короленко не свободна от известного субъективизма, недооценки философской самостоятельности гигантов революционно-демократической мысли, не лишена отдельных исторических и литературных неточностей.
Мемуарные статьи Короленко дополняют его критические выступления. Короленко был лично знаком с крупнейшими писателями его времени — Н. Г. Чернышевским, Л. Н. Толстым, А. П. Чеховым, А. М. Горьким, Г. И. Успенским и др. Отличный мастер мемуарного жанра, Короленко оставил яркие портреты своих современников-писателей, имеющие не только историко-литературное, но и художественное значение.
Из громадного публицистического наследия писателя в настоящий том входит лишь небольшая часть его очерков. Исполненные страстного протеста против политического произвола, очерки являлись действенной формой борьбы с самодержавием и реакцией. ‘Правда’ писала в 1913 году: ‘Короленко не может пройти мимо целого ряда гнетущих явлений русской жизни, порожденных господством реакции, он тоже ‘не может молчать’ и возвышает свой протестующий голос’ (‘Дооктябрьская ‘Правда’ об искусстве и литературе’, 1937).
Рисуя ужасы беззаконий царской полиции, разоблачая темные силы реакции, Короленко твердо верил в торжество правды, в силы народа. ‘Короленко счастливо сочетал в себе, — писала ‘Правда’ в той же статье ‘Писатель-гражданин’,— дар недюжинного художника с талантом и темпераментом публициста и общественного деятеля. Свое бодрое настроение, свою большую веру в лучшее будущее Короленко от юношеских лет пронес через мрачную эпоху 80-х [годов], эпоху всеобщего уныния и безверия, и через мертвую полосу реакции, и в свои 60 лет является все тем же неутомимым протестантом…’
Впервые напечатано в шестой книге журнала ‘Русское богатство’ за 1901 год.
Знакомство В. Г. Короленко с А. С. Серафимовичем состоялось в конце 90-х годов, но переписка между ними относится к более раннему периоду. В 1890 году Короленко вместе с Г. И. Успенским хлопотал об издании рассказов Серафимовича. Рецензия Короленко — один из первых печатных критических откликов на рассказы Серафимовича. Об отношении А. С. Серафимовича к В. Г. Короленко и о той положительной роли, которую он сыграл в его литературной судьбе, Серафимович неоднократно говорит в примечаниях к своему Собранию сочинений (Гослитиздат. 1949).