А. С. Пушкин в политическом процессе 1826—1828 гг., Щеголев Павел Елисеевич, Год: 1909 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 41 минут(ы)

П. Е. Щеголев

А. С. Пушкин в политическом процессе 1826—1828 гг.

(Из архивных разысканий) *

Щеголев П. Е. Первенцы русской свободы / Вступит. статья и коммент. Ю. Н. Емельянова.— М.: Современник, 1987.— (Б-ка ‘Любителям российской словесности. Из литературного наследия’).

* Эта статья появилась в издании ‘Пушкин и его современники’ вып. XI (были и отдельные оттиски).

В январе 1826 года вышли в свет ‘Стихотворения Александра Пушкина’, разрешенные цензурой к выпуску 8 октября 1825 года. В этой книге была напечатана элегия ‘Андрей Шенье’, написанная Пушкиным в январе 1825 года. Элегия была урезана в цензуре, выброшен был следующий отрывок — гимн свободе:

‘Приветствую тебя, мое светило!

Я славил твой небесный лик,

Когда он искрою возник,

Когда ты в буре восходило,

Я славил твой священный гром,

Когда он разметал позорную твердыню

И власти древнюю гордыню

Рассеял пеплом и стыдом,

Я зрел твоих сынов гражданскую отвагу,

Я слышал братский их обет,

Великодушную присягу

И самовластию бестрепетный ответ,

Я зрел, как их могучи волны

Все ниспровергли, увлекли,

И пламенный трибун, предрек, восторга полный,

Перерождение земли.

Уже сиял твой мудрый гений,

Уже в бессмертный Пантеон

Святых изгнанников всходили славны тени,

От пелены предрассуждений

Разоблачался ветхий трон,

Оковы падали. Закон,

На вольность опершись, провозгласил равенство,

И мы воскликнули: Блаженство!

О г_о_р_е! о б_е_з_у_м_н_ы_й с_о_н!

Г_д_е в_о_л_ь_н_о_с_т_ь и з_а_к_о_н? Н_а_д н_а_м_и

Е_д_и_н_ы_й в_л_а_с_т_в_у_е_т т_о_п_о_р.

М_ы с_в_е_р_г_н_у_л_и ц_а_р_е_й. У_б_и_й_ц_у с п_а_л_а_ч_а_м_и

И_з_б_р_а_л_и м_ы в ц_а_р_и! О у_ж_а_с, о п_о_з_о_р!.. {*}

Но ты, священная свобода,

Богиня чистая, нет, — не виновна ты,

В порывах буйной слепоты,

В презренном бешенстве народа,

Сокрылась ты от нас, целебный твой сосуд

Завешен пеленой кровавой:

Но ты придешь опять со мщением и славой,—

И вновь твои враги падут,

Народ, вкусивший раз твой нектар освященный,

Всё ищет вновь упиться им,

Как будто Вакхом разъяренный,

Он бродит жаждою томим,

Так — он найдет тебя. Под сению равенства

В объятиях твоих он сладко отдохнет,

Так буря мрачная минет!..

(II, 398—399)¹

{* Разрядка П. Е. Щеголева.— Ред.}

Надо думать, этот отрывок вызвал искреннее негодование цензоров. Весной 1826 года Дельвиг, сообщая Баратынскому о запрещении цензурой нескольких стихов из его поэмы, объяснял свирепость цензуры тем, что ‘Смерть Андрея Шенье’ перебесила цензуру {Сочинения барона А. А. Дельвига [С прилож. биографического очерка, составленного Вал. В. Майковым. Ежемесячное приложение к журналу ‘Север’ за июль 1893 г.— Ред.]. СПб., Изд. Евг. Евдокимова, 1893, с. 158.}.

Не пропущенные цензурой стихи разошлись по рукам в списках, а после событий 14 декабря среди читателей нашлись охотники, которые приурочили стихи к трагедии, разыгравшейся на Сенатской площади, находя некоторые фразы и слова соответствующими современному положению. Если при таком приурочении местами выходила явная бессмыслица, но зато некоторые фразы, вроде напечатанных нами разрядкой, звучали крайне резко и дерзко. В конце июля или начале августа 1826 года в то время, когда Николай Павлович с приближенными находился в Москве, готовясь к коронации, агент по секретным поручениям генерала Скобелева, 14-го класса помещик Коноплев, представил своему начальнику список этого не пропущенного отрывка, получившего уже заглавие ‘На 14 декабря’, с прибавлением копии известного предсмертного письма Рылеева к жене². Скобелев доложил стихи Бенкендорфу, начинавшему тогда работать по III Отделению. Началось дело о распространении преступных стихов Пушкина ‘Андрей Шенье’, к этому делу был привлечен целый ряд лиц, оно прошло несколько стадий — от тайного дознания до обсуждения в Государственном Совете, и кончилось через два года 28 июня 1828 года высочайшей резолюцией. Допрашивался по этому делу и Пушкин, которому оно доставило немало неприятностей, и для биографии поэта подробное расследование всего хода дела представляет немалый интерес.

В общих чертах сущность этого дела нам известна. Она была кратко рассказана двумя осведомленными лицами: по памяти и по документам — известным чиновником III Отделения M. M. Поповым {В статье ‘Александр Сергеевич Пушкин’ (Русская старина, 1874, No 8, с. 691—694). Эта статья, не обратившая на себя внимание исследователей, очень ценна для изучения отношений полиции к Пушкину и представляет яркое отражение взглядов III Отделения в его целом на поэта⁴.} и автором пресловутых воспоминаний — бароном М. А. Корфом {В записке о Пушкине, напечатанной в статье Л. Н. Майкова ‘Пушкин в изображении М. А. Корфа’ (Русская старина, 1899, No 8, с. 309—310, и в ‘Записках’ его [‘Из записок барона (впоследствии графа) М. А. Корфа.— Ред.)] (там же, 1900, No 3, с. 547).}. Краткое изложение хода процесса дано также П. А. Ефремовым {Сочинения А. С. Пушкина. Ред. П. А. Ефремова. Изд. А. С. Суворина. СПб., 1903, т. VH, с. 259—261, 276, 286—287, 298—300, СПб., 1905, т. VIII, с. 597—601.} по доступным ему документальным данным, не исчерпывающим всего дела и представленным, по большей части, в отпусках и копиях. С большими подробностями рассказал это дело А. Слезскинский в статье ‘Преступный отрывок элегии Андрей Шенье’³. Он пользовался копией производства дела лишь в одной инстанции (Новгородского уездного суда), и о течении дела в других инстанциях он мог сообщить лишь по путаному изложению, сделанному в этом производстве. Поэтому вкрались в статью г. Слезскинского довольно крупные и многочисленные неточности. Показания, напр<имер>, Пушкина даны им в пересказе. Да и производство уездного суда изложено им очень сбивчиво. Вообще для научных исследований по биографии Пушкина эта статья не годится. По названным только что статьям и сообщениям рассказал об этом деле и М. К. Лемке {В книге М. К. Лемке ‘Николаевские жандармы и литература 1826—1855 гг. (По подлинным делам III Отделения Собств. е. и. в. канцелярии)’. СПб., 1908. Очерк ‘Муки великого поэта’, с. 468—526.}.

Перечисленные работы дают лишь весьма общее представление о процессе. Кроме них, мы имеем немало документов из различных стадий производства, по большей части не первоначальных подлинников, а официальных копий и повторений. Они способствуют уяснению дела, но по этим разрозненным бумагам трудно восстановить достоверную и детальную историю процесса на всем его протяжении, процесса, изучение которого интересно не только для биографии поэта, но и для истории нашей общественности.

Между тем ни одно подлинное производство до сих пор систематически не обследовано и не использовано, а производства некоторых инстанций даже не были известны. Первой стадией этого дела было тайное дознание, произведенное Скобелевым и Бенкендорфом. Материалы по этому дознанию сохранились в архиве б<ывшем> III Отделения, ныне в Центрархиве и изданы С. С. Сухониным {В книге ‘Дела III Отделения Собств. е. и. в. канцелярии об А. С. Пушкине’. СПб. Изд. И. Балашова, 1906, с. 15—17 и 267. Изучая дело в архиве, мы убедились, что оно издано г. Сухониным крайне неисправно. Тут — не только бумаги по предварительному дознанию (с. 15—17), но и имеющие отношение к дальнейшим стадиям процесса. Самый главный документ — записка Бенкендорфа с ответами Скобелева, изложившие начало делу — опубликован по подлиннику (вполне правильно) в ‘Русской старине’ в заметке ‘К делу о доносе на А. С. Пушкина в 1827—1831 годах’ (1883, No 6, с. 690—692). См. мою заметку об издании С. С. Сухонина в журнале ‘Былое’, 1906, No 2, с. 299—301.}. Вторая стадия — производство дела в военно-судной комиссии, начатое 25 сентября 1826 года и оконченное высочайшей резолюцией 25 марта 1827 года. Это дело хранится в б. архиве Главного военно-судного управления и не было известно до самого последнего времени: впервые с моих слов сообщил о нем П. А. Ефремов {Некоторые бумаги, вышедшие из этой военно-судной комиссии, с ответами подлежащих мест напечатаны в книжке И. И. Васильева ‘Следы пребывания А. С. Пушкина в Псковской губернии’. СПб., 1899, с. 32— 36. Некоторые следы производства оказались в архиве л.-гв. Драгунского полка, в котором служил Алексеев. Сведения по полковым документам изложены в книге капитана А. М. Ковалевского 1-го [’50 лет существования л.-гв. Драгунского полка. 1814—1833. Гвардейские конноегеря. 1833—1864. Гвардейские драгуны’.— Ред.] [Новгород], 1870, с. 38, 169 (прим. 21), 40 (приложения).}. Третья стадия — производство Новгородского уездного суда, использованное в статье г. А. Слезскинского. В архиве этого суда осталась только копия дела, подлинное же было отослано на ревизию в б. Новгородскую уголовную палату. Из архива палаты, хранившегося при Новгородском окружном суде, подлинное дело было, по требованию министра юстиции, отослано в Департамент юстиции {Находившиеся в этом деле подлинные объяснения Пушкина были в 1887 году переданы из департамента юстиции в Пушкинский Музей при Александровском Лицее и напечатаны в книге И. А. Шляпкина ‘Из неизданных бумаг А. С. Пушкина’. СПб., 1903, с. 339—341.} в 1884 году. Четвертая стадия — производство дела в Правительствующем Сенате. Пятая — рассмотрение дела в Государственном Совете. Мы знаем из сенатского дела лишь Указ Сената Новгородскому губернскому правлению {[См.: Решение суда по поводу элегии А. С. Пушкина ‘Андрей Шенье’.— Ред.] — Русская старина, 1874, No 11, с. 584—588.}. В этом указе приведено высочайше утвержденное мнение Государственного Совета. Этим мнением ограничиваются наши сведения о производстве в высшей инстанции. Немало издано документов и бумаг, относившихся к исполнению приговора касательно Пушкина,— об объявлении ему приговора {Русская старина, 1882, No 2, с. 465—469.}, об учреждении секретного надзора и о продолжении его {Например, Русская старина, 1882, No 1, с. 225—226, 1883, No 1, с. 77—78.}. Но документы последнего рода важны только своими датами, а к знанию процесса ничего не прибавляют.

Самым интересным и важным как для биографии поэта, так и для истории общественного брожения в 1826 году мы считаем дело, произведенное военно-судной комиссией о штабс-капитане Алексееве. Производства других инстанций прибавляют немного материала, имеющего значение, в них много пустословия, не разъясняющего, а только запутывающего дело. Но имеет интерес — специальный для пушкиноведения — производство Государственного совета.

Изложению этих дел мы посвящаем дальнейшие страницы.

ДЕЛО АЛЕКСЕЕВА И ПУШКИН

Для ознакомления с историей процесса штабс-капитана Алексеева необходимо кратко передать историю возникновения этого дела {Подробно останавливаемся на этой истории и выясняем ее связь с помилованием Пушкина в другой нашей статье⁵. Биографический очерк А. Ф. Леопольдова дан в книжке Н. Ф. Хованского ‘Очерки по истории г. Саратова и Саратовской губернии’. Саратов, 1884, вып. I, с. 57—76 и в статье М. Л. Юдина ‘Виновник ‘Шеньевской’ истории (По бумагам и письмам А. Ф. Леопольдова)’ (Исторический вестник, 1905, No 11, с. 574—597). Для нас важны приводимые Юдиным рассказы самого Леопольдова о случае со стихами, изложенные в его рукописной автобиографии, хранившейся в б. Саратовской ученой архивной комиссии, и в письмах его к Е. И. Станевичу от 1829 года (хранились там же). С рукописной автобиографией Леопольдова я познакомился благодаря содействию Пушкинской комиссии, по просьбе которой она высылалась из Саратова в Петербург. Сличая его рассказы с документальными данными, приходишь к заключению, что в своих сообщениях Леопольдов неискренен и умалчивает о настоящей своей роли. Он не упоминает, напр<имер>, о том, что надпись на стихах ‘На 14 декабря’ была сделана им, что он собирался пообстоятельнее донести об этих стихах Бенкендорфу. На допросах он старался запутать офицера Молчанова, давшего ему стихи, и т. д. В конце концов мы не убеждены в том, что Коноплев действовал без его ведома и согласия. В автобиографии Леопольдов рассказывает следующим образом о начале дела: ‘По Москве ходили стихи, переведенные из французского писателя Андрея (тезки моего) Шенье, намекавшие на булгу во Франции и приноравливаемые будто бы к нашему бывшему беспорядку 14 декабря 1825 года (Леопольдов прекрасно знал, что стихи принадлежат Пушкину, а приноровил их к 14 декабря на бумаге он сам.— П. Щ.). Они достались и мне от одного гвардейского офицера, из юношеской любознательности и любопытства. Я понимал дух их и без всякого умысла и цели сообщил товарищу, но у него, увидев их, придумали: щука съедена, остались зубы, эти другие люди возбудили вопрос: не остаток ли это духа недавно погашенной у нас булги? Донесено, и загорелось дело. Я сам понимал, что надобно же все это темное обстоятельство разведать и расследовать. Добрались до источника и до всех военных и статских, имевших их. Вот таким-то путем дошла очередь и до меня’ [цитовано по рукописи.— П. Щ.]. А в письме к Е. И. Станевичу от 29 декабря 1829 года, подделываясь, очевидно, к елейному тону своего корреспондента, он уже рассказывал о том же в ином духе: ‘Случайно попались мне в Москве (он сам выпросил!— П. Щ.), во время коронации дерзкие насчет правительства стихи. Я показал их одному знакомцу, сожалея о несчастном образе мыслей сочинителя (это по первой версии, Андрея Шенье!— П. Щ.). Но сей знакомец мой был шпион, который для выслуги своей открыл об них нач. Г. П. [конечно: — начальнику государственной полиции.— П. Щ.]. Дело загорелось: разысканы все, у кого оные стихи были, от кого и как перешли’ (Исторический вестник, 1905, No 11, с. 582). К литературе о Леопольдове нужно добавить еще появившуюся после опубликования моей работы курьезную статью А. Г. Слезскинского (‘Русская старина’, 1912, No 3). Ср. замечания Ю. Г. Оксмана в примечании к его статье ‘Саратовское гнездо нигилизма в 1871 г.’ — ‘Былое’. 1925, No 6 (34), с. 55.}.

История распространения запрещенного цензурой отрывка из элегии ‘Андрей Шенье’ представляется на основании изучения дела в следующем виде. Коноплев, агент Скобелева, добыл список стихов у кандидата Леопольдова. Знал ли последний, что Коноплев шпион, установить по делу нельзя, во всяком случае Леопольдов играл в этой истории роль довольно постыдную и плачевную. Он собственноручно переписал стихи, прибавив к ним предсмертное письмо Рылеева к жене, и вручил Коноплеву. Скобелев, доносивший на Пушкина еще в 1824 году, тотчас же сообщил эти стихи Бенкендорфу в конце июля или начале августа. Напомним, что в это время царь со всем двором был в Москве и готовился к коронации. Бенкендорф потребовал указать лицо, которое дало стихи Леопольдову. Леопольдова в это время не было в Москве, и Коноплев был послан в Саратовскую губернию разыскать его. Узнав от него, в конце августа, что стихи даны ему прапорщиком лейб-гвардии конно-пионерного баталиона Молчановым в июле 1826 года, Коноплев вернулся в Москву и доложил полученные им сведения Бенкендорфу. Началось дело, был найден и арестован Молчанов, который 8 сентября показал, что стихи получены им в феврале 1826 года от л.-гв. Конно-егерского полка штабс-капитана Алексеева. Александр Ильич Алексеев также был разыскан, арестован и 16 сентября отправлен из Новгорода в Москву {Об А. И. Алексееве, см. выше, с. 328—329. Современные известия о деле Алексеева идут также от А. Я. Булгакова, хорошо знакомого семьи Алексеевых (Русский архив, 1901, т. II, с. 402, 403).}. Здесь и начальник Главного штаба И. И. Дибич и дежурный при государе генерал Потапов тщетно добивались, чтобы Алексеев сказал, кто ему дал эти стихи. Алексеев отвечал, что он получил их в Москве осенью 1825 года, но от кого, решительно не помнит. Генералы пробовали действовать на него через отца, отец умолял сына, грозил ему проклятием, но Алексеев упорно оставался при своем отрицании. В результате, по высочайшему повелению, Молчанов был переведен тем же чином из гвардии в армию в Нижегородский драгунский полк, а Алексеев за запирательство отдан под суд. С самого начала следствия и тот и другой находились в московском тюремном замке {В тюрьме они встретились с офицерами, осужденными на каторгу за участие в восстании Черниговского полка: Соловьевым, Мозалевским, Быстрицким и Сухиновым. См.: Записки неизвестного [И. И. Горбачевского.— П. Щ.] в ‘Русском архиве’, 1882, т. I, с. 545 и отд. изд.}, Молчанов, несмотря на то, что наказание было на него уже наложено, все-таки был оставлен в тюрьме на все время следствия.

Этих данных достаточно для того, чтобы разобраться в военно-судном процессе, к изложению которого мы и приступаем. Мы считаем нужным не выпускать при изложении тех страниц дела, которые, не представляя важности для пушкиноведения, дают хорошее понятие о том, как ставилась в эта время процессуальная сторона дела и как созидалась ‘юридическая’ аргументация. Слово ‘юридическая’ тут приходится, конечно, брать не иначе, как в кавычках.

25 сентября 1826 года Начальник Главного штаба Е. И. В. Дибич обратился со следующим отношением к великому князю Михаилу Павловичу, который в это время командовал отрядом Гвардейского корпуса, отправленным в Москву на коронацию.

‘У служившего лейб-гвардии в конно-пионерном эскадроне прапорщика Молчанова найдена копия с письма государственного преступника Рылеева и возмутительные стихи на 14 декабря 1825 года. Молчанов в отобранной от него расписке объявил, что сии стихи получил от лейб-гвардии Конно-егерского полка штабс-капитана Алексеева, который, не отвергая того, что отдал оные Молчанову, не только не объявил в свое время сочинения сего начальству, как того требовал долг честного и верного офицера и русского дворянина, но при сделанном ему лично мною допросе, не раскаиваясь в своем поступке, решительно не хочет открыть, от кого он сам получил сии бумаги.

Как таковое упорство штабс-капитана Алексеева доказывает, как зловредные его склонности, так и намерение скрыть следы, по которым могли бы быть открыты злоумышленники, распространяющие подобные сочинения, то государь император, желая примером строгого взыскания пресечь и впредь подобные столь вредные для общего спокойствия государства покушения,— высочайше повелеть соизволил штабс-капитана Алексеева, яко обличенного собственным признанием в содержании у себя против долгу присяги и существующих узаконений в тайне от своего начальства и сообщении даже другим таких бумаг, кои по содержанию своему, в особенности после происшествия 14 декабря, совершенно по смыслу злодеев, покушавшихся на разрушение всеобщего спокойствия,— предать военному суду здесь при 2-м сводном легком кавалерийском полку Гвардейского отряда с тем, чтоб суд был окончен в возможной поспешности и н_е_п_р_е_м_е_н_н_о в п_р_о_д_о_л_ж_е_н_и_и т_р_е_х д_н_е_й.

Сообщая вашему императорскому высочеству сию высочайшую волю для зависящего о исполнении оной распоряжения и препровождая при сем найденные у Молчанова письмо Рылеева и стихи на 14 декабря, прошу покорнейше ваше императорское высочество по окончании над ним суда сообщить мне сентенцию оного с мнением вашего высочества для доклада государю императору. При сем имею честь уведомить, что штабс-капитан Алексеев содержится в здешнем тюремном замке’.

Исполнение по отношению начальника штаба последовало в тот же 25-й день сентября. Великий князь дал соответствующее предписание графу Орлову, командовавшему сводной легкой Гвардейской кавалерийской бригадой и л.-гв. сводным кирасирским полком. В тот же день при 2-м сводном легком кавалерийском полку была учреждена комиссия военного суда. Презусом ее был назначен л.-гв. конно-егерского полка полковник барон Ренне, асессорами — капитаны Павлищев {Это Пав<ел> Ив<анович> Павлищев, брат Ник<олая> Ив<анович>а, женившегося впоследствии на сестре Пушкина.}, Корф, штабс-капитан Стремоухов, поручик Вуич, прапорщики: Вульф {По спискам полка это — Петр Иванович Вульф, едва ли не двоюродный брат приятелю Пушкина Алексею Николаевичу Вульфу.} и Кронек, производителем дел — обер-аудитор 9-го класса Иванов.

Суд совершался с соблюдением всех формальностей. На первом же заседании 26 сентября презус, объявив о цели собрания, ‘уговаривал всех обретающихся в суде, дабы при отправлении начинающегося дела напамятовали свою совесть, а что в суде случится, хранили бы тайно и никому о том, кто б он ни был, не объявляли’. Затем, намечая программу действий, комиссия постановила предложить подсудимому обычный вопрос: ‘не имеет ли он на презуса, асессоров и аудитора какого показать подозрения и судом их будет ли доволен’ и затребовать из штаба формулярный список и кондуит Алексеева. По изъявлении Алексеевым своего удовольствия комиссией, судьи принесли судейскую присягу {Формула присяги: ‘Мы, к настоящему военному суду назначенные судьи, клянемся всемогущим богом, что мы в сем суду в прилучающихся делах, ни для дружбы, или склонности, ни подарков или дачей ниже страха ради, ни для зависти и не дружбы, но токмо едино по челобитью и ответу, по его и<мператорского> в<еличества> всемилостивейшего государя императора воинским пунктам, правам в уставам приговаривать и осуждать хощем право и нелицемерно, так как нам ответ дать на страшном суде Христове,— в чем да поможет нам он, нелицемерный судья’.}. Вступив в исполнение обязанностей, презус на основании воинских процессов I главы 14-го пункта уговаривал Алексеева, чтобы он ‘с пристойным воздержанием дело свое доносил вкратце’. Подобный уговор был, очевидно, вызван необходимостью закончить дело в три дня. Ввиду такой крайности, дежурный генерал предписывал комиссии заканчивать дело, не дожидаясь обычного представления формуляра и кондуита подсудимого.

26 сентября, к 10 часам утра, штабс-капитан Алексеев был доставлен из тюрьмы плац-адъютантом в комиссию, несмотря на то, что он был болен: ‘был одержим воспалением левого глаза и чувствовал слабость во всем корпусе’. На учиненные судной комиссией вопросы Алексеев отвечал:

‘Зовут меня Александр Ильин, сын Алексеев, 26 лет, греко-российской веры, на исповеди и у святого причастия бывал.

В службу вступил по выпуске из пажеского корпуса прапорщиком в конно-артиллерийскую роту No 22 — 1819 года апреля 6 дня, из российских дворян, собственности не имею, а что за отцом моим состоит и сколько, того не знаю.

Из прапорщиков артиллерии перевелся в конно-егерский Е. В. полк, где и произведен в 1819 году ноября 26 в поручики, в 1823 ноября 26 за отличие по службе в штабс-капитаны и 1825 22 августа переведен в лейб.-гв. конно-егерский полк, под судом и штрафами не был.

1. По нахождении моем в Москве точно получил оные стихи, но от кого, не помню, и без всякой определительной цели и намерения,— в октябре или ноябре месяце.

2. Стихи, отданные мной Молчанову, были написаны собственной рукой моею, но без надписи на 14 декабря, а письма преступника Рылеева, мне же показанные стихи и письма в суде мне вовсе неизвестны.

3. Оные стихи при разборе разных бумаг моих попались в руки Молчанова и по просьбе его ему отданы, а на какой конец, не знаю.

4. Хранение стихов сих не считал тайною, а из содержания оного не предполагал и не предвидел ничего зловредного, ибо оные, как выше сказано, получены были мной в октябре или ноябре месяце.

5. В тайных обществах не бывал и ничего ни от кого не слыхал и нигде не был замечен, ибо милости, оказываемые покойным государем императором отцу моему и семейству, не могли внушить мне ничего дурного противу Е<го> В<еличества> и правительства.

6. Никаких других подобных бумаг не имею’.

Итак, Алексеев признавал, что он дал Молчанову писанный его рукою список стихов, но предъявленный ему на суде лист, на котором были четко переписаны сначала письмо К. Ф. Рылеева, а за ним стихи с надписью ‘на 14 декабря’, оказался ему совершенно неизвестен: он был не его руки, затем заключал совершенно неизвестное ему письмо К. Ф. Рылеева, а стихи, действительно, были те самые, которые он дал Молчанову, но, давая их Молчанову, он не делал надписи ‘на 14 декабря’.

Комиссия определила допросить по делу Молчанова. На запрос Комиссии 26 же сентября Молчанов отвечал несколько неясно, что копия с письма Рылеева не у него найдена и ее никогда у него не было, но стихи на 14 декабря получены им действительно от Алексеева. О подробностях получения

Молчанов сообщал следующее:

‘Которого числа именно я получил оные стихи, точно упомнить не могу, а получил их в феврале месяце, проходя из Москвы в Петербург с ремонтом. Говоря про Пушкина стихи, он, Алексеев, и сказал, что у него есть последнее его сочинение, и показал оные мне, я у него попросил их списать,— без всякого намерения, но только из одного желания иметь Пушкина сочинения стихи. Чьей рукой оные стихи были написаны, я этого не знаю, а для чего я не предъявил оных начальству, потому что не пожелал, чтобы оные стихи могли иметь какое дурное влияние на других’.

В дополнение к этому показанию Комиссия постановила спросить у Молчанова, кем и когда именно были найдены возмутительные стихи на 14 декабря, те ли самые, которые при деле имеются, или какие другие, а также была ли на полученных им от Алексеева стихах сделана надпись ‘на 14 декабря’ или нет. Ответ Молчанова опять был не совсем ясен. Он отвечал (26 же сентября):

‘Оные стихи никогда у меня найдены не были, а дал я их русскому учителю Леопольдову, который и показал, что получил их от меня, стихи точно те самые, которые я дал Леопольдову, но они переписаны, ибо я дал их ему, они были написаны на четвертушке, а письма не было, которого я никогда не видал, — что ж касается была ли надпись над стихами, этого я совершенно не помню: а можно будет видеть по тем, которые я дал Леопольдову. О теперешнем жительстве Леопольдова не знаю’.

На сцену выдвигалось новое лицо, которое необходимо было допросить. Отнесясь к московскому обер-полицмейстеру⁶с предложением доставить Леопольдова в Комиссию, Комиссия 27 сентября затребовала от Алексеева и Молчанова подробных указаний о месте передачи преступной рукописи и ее внешнем виде. Алексеев ответил, что он отдал Молчанову стихи в Новгороде, но формата и цвета бумаги не помнит: он твердо помнит только то, что они были переписаны им собственноручно. Молчанов подтвердил, что стихи получил в Новгороде. ‘Бумага,— показывал он,— кажется, была белая, а верно не помню,— бумага была белая с черными кантиками, а дал я их, эти стихи, в июне месяце русскому учителю Леопольдову’. Против этого показания Молчанова Комиссия выставила Молчанову следующий вопрос:

‘В дополнительном Вашем показании, данном Вами в суде вчерашнего числа, Вы пишете, что была ли надпись над стихами, этого совершенно не помните, а можно видеть по тем, которые Вы дали Леопольдову, но почему же вы в подписке Вашей, данной 8 числа сентября, объявили именно сими словами {Молчанов дал следующую подписку: ‘Я, нижеподписавшийся, получил стихи сочинения Пушкина, на четырнадцатое декабря, от Александра Алексеева лейб-гвардии конно-егерского полка штабс-капитана, во время моего возвращения в С.-Петербург с ремонтом в феврале 1826 года. Прапорщик Молчанов. 8 сентября 1826 года. Москва’.}: что Вами получены стихи сочинения Пушкина на 14 декабря, объясните на сие, по всей справедливости, была ли оная надпись или нет, а когда не было, то отчего в подписке вашей сие было написано?’

Молчанов объяснил:

‘была ли надпись над стихами, то я повторяю, что совершенно не помню, а почему я в своем показании пишу, что они на 14 число, то мне Алексеев говорил сам, что они на оное число сочинены Пушкиным’.

Между показаниями Молчанова и Алексеева получалось разноречие, которое Комиссия попыталась разрешить очной ставкой, данной 27 сентября. Но Алексеев утверждал и на очной ставке, что ‘на отданных им стихах не было надписи ‘на 14 декабря’, и что ‘не в бытность оной незачем ему было говорить на словах то, что не написано, а к тому же он получил их прежде сего времени’. А Молчанов остался тоже при своем: я ‘говорю,— показывал он,— что г. Алексеев, давший мне сии стихи, сам мне говорил, что они сочинены на четырнадцатое число: что и готов утверждать клятвенно’. Таким образом, вопрос о том, знал ли Алексеев о применении стихов Пушкина к 14 декабря и надписывал ли он их ‘на 14 декабря’, оставался открытым, впредь до объяснения Леопольдова. Но московский обер-полицмейстер 27 сентября уведомил Комиссию,

‘что русский учитель Леопольдов проживал в Тверской части в Университетском пансионе по найму в должности надзирателя, который также числился и по Московскому университету своекоштным кандидатом, а сего года июля 25 числа выехал к родителю своему в город Саратов’.

Комиссия постановила обратиться к саратовскому губернатору⁷ с просьбой о доставлении Леопольдова и, сознавая, что без допроса Леопольдова она не может кончить дела в трехдневный срок без особого на то разрешения начальства, решила донести об этом великому князю Михаилу Павловичу. Но великий князь предписал, чтобы Комиссия, не останавливая дела, кончила его, во исполнение высочайшей воли, в три дня, а о недостающих к делу сведениях и справках упомянула, где следует. После этого предписания Комиссии оставалось только привести дело к концу. 27 сентября Алексееву было сделано священническое увещание, дабы он открыл лицо, передавшее ему стихи, но Алексеев ‘ни в чем сознания не учинил, а остался при прежде данных им Комиссии показаниях’. Затем Комиссия сличила почерк находившейся в их руках преступной рукописи с почерками Алексеева и Молчанова и не нашла никакого сходства. На этом судопроизводство трехдневной Комиссии было закончено.

27 сентября была составлена ‘выписка’ или конспект всего дела и прочитана Алексееву. Алексеев дополнил свои оправдания следующим разъяснением:

‘к оправданию своему имею то сказать, что хотя и имел у себя сии стихи, но без намерения, находя их совершенно незначащими, так я полагал, тем более сие доказывает и то, что, не быв в связи и коротко знакомым с г-ном Молчановым, отдал ему оные. Касательно же необъявления мною того лица, от которого оные выписаны, то призываю в свидетели Всемогущего Бога, что не скрыл и не утаил бы от правительства оного, зная совершенно, что сие объяснение служило бы моим оправданием, и не подвергал бы позору носимой мною фамилии и престарелому и израненному отцу моему и матери огорчения и стыда иметь недостойного сына. Решительно оканчивая клятвою, что не смею оклеветать других, ибо не помню, у кого выписаны оные были мною. Знаю, что подвергаюсь всей строгости законов’.

Сентенция Комиссии от 29 сентября оказалась очень суровой. Комиссия

‘нашла подсудимого шт.-кап. Алексеева виновным в содержании у себя противу долга присяги и существующих узаконений в тайне от своего начальства и передаче другим таких возмутительных стихов, кои по содержанию своему, в особенности после происшествия 14 декабря, совершенно по смыслу злодеев, покушавшихся на разрушение всеобщего спокойствия, в необъявлении в свое время сочинения сего начальству, как того требует долг честного и верного офицера и русского дворянина, и в упорном пред начальством и судьями сокрытия того, от кого он получил те стихи, и за таковые учиненные им преступления,— на основании указов, состоявшихся в 31 день декабря 1682 и в 21 мая 1683 приговорила оного к смертной казни’.

Комиссия повергла свое заключение на воззрение великого 29 сентября все производство было отослано к нему.

3 октября великий князь Михаил Павлович представил все дело с сентенцией Комиссии и мнениями — своим и графа Орлова — начальнику Главного штаба барону Дибичу для доклада государю. Дежурный генерал, г<енерал>-ад<ъютант> Потапов, находя, что дело не приведено в надлежащую ясность, затребовал 20 октября мнение аудиториатского департамента. 23 октября требуемое мнение было уже доставлено. Аудиториатский департамент считал необходимым для дополнения дела отобрать показания от прикосновенных лиц: Леопольдова, Пушкина и Молчанова. Леопольдов должен был дать ответы на вопросы: когда он получил от Молчанова стихи, на какой бумаге и чьей рукой они писаны, была ли надпись ‘на 14 декабря’, где полученный им от Молчанова экземпляр, послуживший оригиналом для находящегося в деле, и не его ли рукой переписан этот последний. От А. Пушкина надлежало отобрать показание: ‘им ли сочинены означенные стихи, когда, почему известно ему сделалось намерение злоумышленников, в стихах изъясненное, в случае же отрицательства, не известно ли ему, кем оные сочинены’. Наконец, прапорщик Молчанов должен быть спрошен, ‘для чего, о полученных им в феврале стихах не донеся тогда же начальству, дал оные в июне Леопольдову и (когда данные им на четвертушке отысканы будут), чтобы объяснил, тою ли самой рукой писаны, как даны Леопольдову и кем подписаны на 14 декабря. Комиссии же военного суда, коей дополнение дела сего поручено будет — заканчивал свое мнение аудиториат — все означенные показания и касающиеся оным обстоятельства прилежно и немедленно рассмотреть и свое на законном основании заключение представить по начальству, а между тем шт.-кап. Алексеева содержать арестованным’.

25 октября последовала высочайшая резолюция: ‘исполнить по мнению аудиториатского департамента — продолжать в той же судной Комиссии’.

29 октября начальник Главного штаба уведомил Михаила Павловича о резолюции и предписал управляющему министерством внутренних дел выслать в С.-Петербург Леопольдова.

Но пока дело шло по инстанциям, войска, пришедшие в Москву на коронацию, уже отправились на свои постоянные квартиры, и Комиссия, судившая Алексеева и состоявшая из штаб- и обер-офицеров л.-гв. конно-егерского дивизиона, присоединилась к своему полку, стоящему в Новгороде. Поэтому великий князь, отвечая, как командующий московским отрядом Гвардейского корпуса, 4 ноября начальнику штаба, предлагал последнему обратиться к командующему Гвардейским корпусом, т. е. к нему же, Михаилу Павловичу (это была необходимая формальность!), и приказать распорядиться ‘о продолжении нынешних действий Комиссии по сему дополнению дела в Новгороде, дабы членов оного суда сим новым поручением не отлучить от занятий’. Михаил Павлович дополнил мнение аудиториата своим заключением, которое не предвещало ничего хорошего для Пушкина.

‘При чем имею честь Вашему высокопревосходительству присовокупить, что я считаю нужным не только выслать в Новгород прикосновенного к означенному делу учителя Леопольдова, но истребовать от сочинителя стихов А. Пушкина показание, его ли действительно сочинения известные стихи, с какою целию им сочинены они и кому от него переданы, и доставить в Новгород находящихся ныне в ведении Московского Коменданта под арестом шт.-кап. Алексеева и прапорщика Молчанова, и если Комиссия почтет нужным, то и самого Пушкина’ {[Курсив П. Е. Щеголева.— Ред.]}.

Михаил Павлович обратил особое внимание на Пушкина. Аудиториат, смотря на него, как на прикосновенного, предлагал спросить, он ли, а если нет, то кто писал стихи и откуда он узнал о намерении злоумышленников, раз стихи были написаны до 14 декабря. Михаил Павлович привязывал Пушкина теснее к делу. Ответы на вопросы, с какой целью стихи были им написаны и кому переданы, могли сильно запутать его. Михаилу Павловичу, конечно, была известна судьба Пушкина и результат его беседы с Николаем Павловичем 8 сентября 1826 года. Не мог он, конечно, не знать, что если Пушкин до сих пор не фигурировал в деле, то на это была воля Николая, знавшего об авторстве Пушкина от Бенкендорфа еще при самом возникновении дела.

Первое заседание Комиссии, вновь призванной судить, состоялось 12 января 1827 года. К этому времени были доставлены в Новгород — из Москвы Алексеев и Молчанов и 29 декабря 1826 года из Петербурга разысканный Леопольдов {По розыскам оказалось, что Леопольдов приехал в Сердобск 19 августа, а 29 сентября уехал в Петербург.}. В составе суда асессор Вуич был заменен поручиком Ренненкампфом.

12 января 1827 года Комиссия вызвала в заседание Алексеева, Молчанова, Леопольдова. Алексееву был предложен вопрос о местожительстве ‘сочинителя А. Пушкина’. Он ответил: ‘я ничего не знаю, не был никогда с ним знаком’. Молчанову был сделан следующий запрос:

‘в дополнение прежде данных Вами сей Комиссии ответствий, покажите

1) для чего Вы, о полученных вами в феврале месяце прошлого 1826 года стихах не донеся тогда же начальству, дали оные в июне учителю Леопольдову?

2) Неизвестно ли вам, где именно проживает ныне сочинитель А. Пушкин?

Молчанов дал следующий ответ:

‘не донес я об этих стихах, ибо не прилагал к ним никакой важности. — Верно, не дал бы их человеку, которого едва знал, ежели бы считал их важными. Не могу знать, где сочинитель оных стихов находится, и никогда не был с ним знаком’.

Леопольдов на вопросы Комиссии дал следующий ответ:

‘Честь имею ответствовать Комиссии следующее:

1) Стихи получены мною от г. Молчанова в конце июля месяца минувшего года.

2) Оные стихи написаны были на желтой четвертушке.

3) Чьею рукою они писаны, мне неизвестно.

4) Надписи на оных: на 14 декабря — не было, я поставил сам оную в соответственность содержания оных.

5) Экземпляр, полученный мною от г. Молчанова, я с человеком отослал назад ему, следовательно, он у него должен быть.

6) Стихи, списанные с экземпляра, взятого мною у г. Молчанова, и письмо К. Рылеева к жене его (которое я получил не от г. Молчанова), писаны собственною моею рукою.

7) Сочинитель оных мне неизвестно где проживает. Передача же или временное оставление оных стихов у одного знакомца (тогда жившего в Москве калужского помещика 14 класса Коноплева), через которого обнаружились оные пред Правительством, известно высшему начальству, которое положило начало сему делу’.

Вполне естественно было спросить теперь у Леопольдова, почему же он, сознавая возмутительность этих стихов, не донес о них по начальству, да еще собственноручно поставил точку над i: переписав их, дал им заглавие ‘на 14 декабря’. Леопольдов 13 января дал следующий любопытный ответ:

‘Медлительность в обнаружении оных стихов правительству происходила от следующих причин: 1) Потребно было время разведать, не известны ли уже оные стихи правительству, ежели они были бы известны, то в таком случае донос мой был бы не у места. 2) Начальство высшее в то время переезжало из С.-Петербурга в Москву по случаю Высочайшей Коронации Их Императорских Величеств, посему и самое Его местопребывание меня в этом деле могло затруднять. 3) Я имел нужду немедленно отправиться к родителю, для оказания ему пособий’.

Приписка сверху: ‘на 14 декабря’ ‘сделана мною без всякого другого намерения, кроме того, что они, как заметно, изображают историю 14 декабря 1825 года’.

Теперь Комиссии предстояло разыскать тот экземпляр стихов, который, по словам Алексеева, написан им, передан Молчанову, от него перешел к Леопольдову и, по словам последнего, был возвращен им Молчанову. Когда Комиссия сообщила Молчанову данный Леопольдовым ответ, Молчанов решительно высказал, что он от Леопольдова стихов этих обратно не получал. В доказательство он просил привести его к присяге. На запрос Комиссии о возникшем недоразумении Леопольдов дал пояснение:

‘Собственными руками тех стихов я точно не отдавал г. Молчанову, а отослал их с человеком г-жи Вадковской, которого имя Василий. Мне неизвестно, отчего он ему не доставил. Но однако ж на другой день за столом я г. Молчанова спрашивал, получил ли он оные, он отвечал, что он не получал, спросил того человека, с которым я отослал оные стихи, но его не было. И господин Молчанов заключил со мною сию речь тем, что он спросит у него и возьмет. В чем я также готов дать присягу. — Время же, как могу припомнить, 27-е числа июля.

а) Генеральша Вадковская имеет жительство в Москве, в Каретном ряду, в собственном доме, при ней находится и сей человек’ {Молчанов приходился племянником вдове генерал-майора [Вадковского.— Ред.] Елиз<авете> Петр<овне> Вадковской. См. ее письмо с просьбами за Молчанова к H. H. Раевскому в ‘Архиве Раевских’, под ред. В. Л. Модзалевского. СПб., 1908, т. I, с. 351—352.}.

На очной ставке 13 генваря Молчанов резко высказался против слов Леопольдова. Он заявил, что Леопольдов выдумал весь разговор, и готов был подтвердить истину своих слов на кресте и Евангелии. А Леопольдов на очной ставке утверждал:

‘Мне неизвестно, получил ли г. Молчанов стихи, отосланные мною с показанным человеком, несмотря на решительный отказ от разговора, бывшего между нами во время стола (разумеется негласно), я подтверждаю данное мною мнение, как такое, в котором ни одного слова нет выдуманного, и готов со всею откровенностью утвердить то также перед Святым Крестом и Евангелием’.

Оставался один путь разыскать истину: найти того человека, который, по словам Леопольдова, отнес стихи Молчанову. Московский обер-полицмейстер, по предложению комиссии, расследовал дело, допросил всех четырех Васильевых, которые оказались в услужении у г-жи Елагиной и ее дочери генеральши Вадковской, и бывшего в слугах у Леопольдова Владимира Гаврилова. Все они показали, что никогда ни с кем из них никаких бумаг Леопольдов не посылал прапорщику Молчанову, и объяснили, что Леопольдов жил на даче их господ в одном доме с прапорщиком Молчановым. 21 января обер-полицмейстер сообщил Комиссии результаты своих розысканий.

Тем временем шли розыски сочинителя А. Пушкина. Комиссия не получила указаний о его местожительстве от допрошенных ею 12 января лиц, но 12 же окольными путями она осведомилась о том, что А. Пушкин находится в Пскове, потому что 12 же Комиссия отправила секретное отношение псковскому гражданскому губернатору⁸. В нем Комиссия вкратце излагала ход разбирательства по делу Алексеева и приводила мнение великого князя Михаила Павловича, который полагал, между прочим, необходимым ‘истребовать от сочинителя стихов А. Пушкина показания: его ли действительно сочинения известные стихи, с какою целию им сочинены, они и кому от него переданы? и если Комиссия почтет нужным, то вызвать и самого Пушкина’.

‘На основании чего — читаем в отношении — ныне Комиссия военного суда, осведомлясь, что означенный А. Пушкин проживает в г. Пскове, покорнейше просит ваше превосходительство об отобрании от него, Пушкина, вышеизъясненного показания и о доставлении такового в сию Комиссию со всевозможною скоростью, не оставить сделать ваше распоряжение, в случае же выезда оного из г. Пскова куда-либо в другое место, соблаговолить приказать, кому следует, разведать о том обстоятельнее и, по узнании о настоящем его местопребывании, поспешить сообщить прямо от себя к тамошнему начальству об отобрании от него, Пушкина, сказанного показания и о последующем почтить Комиссию вашим уведомлением.

Причем Комиссия почитает долгом вашему превосходительству присовокупить, что дело о штабс-капитане Алексееве Высочайше поведено кончить немедленно и самопоспешнейше, и что по оному теперь, кроме одного только показания А. Пушкина, все прочие затем сведения Комиссиею уже собраны’.

А 13 января, т. е. на следующий день, Комиссия, получив, очевидно, новые указания на то, что Пушкин находится в Москве, обратилась с отношением к московскому обер-полицмейстеру. Здесь вопросы Пушкину формулированы несколько иначе:

‘По делу… — относилась Комиссия к обер-полицмейстеру, — нужно отобрать суду показание от прикосновенного к оному делу А. Пушкина: им ли сочинены известные стихи, когда, с какою целью они сочинены, почему известно ему сделалось намерение злоумышленников, в стихах изъявленное, и кому от него сии стихи переданы. В случае же отрицательства, не известно ли ему, кем оные сочинены’ {[Курсив П. Е. Щеголева.— Ред.]}.

Крайне характерно то, что ни псковскому губернатору, ни московскому обер-полицмейстеру Комиссия не сообщила текста стихов, ограничившись одним только термином ‘известные’ стихи. Точно все лица и учреждения должны были сразу понимать, в чем дело.

Псковский губернатор ответил 21 января (в Комиссии же бумага была получена 25 января), что действительно А. Пушкин, коллежский секретарь, перед сим находился в г. Пскове, но ныне находится в Москве, а поэтому он, губернатор, отправил запрос суда московскому полицмейстеру {Переписка Комиссии с псковским гражданским губернатором напечатана Васильевым в упомянутом сочинении.}. Но помощь псковского губернатора оказалась излишней, потому что уже 22 января Комиссия заслушала следующую бумагу.

Московского обер-полицмейстера Канцелярия.

Стол 6.

19 генваря 1827 года. No 38.

22 генваря 1827 г. (Помета о дне получения.)

Секретно.

В Комиссию военного суда, учрежденную лейб-гвардии при Конно-егерском полку:

Вследствие отношения ко мне оной Комиссии от 13 сего Генваря за No 4 призывал я к себе сочинителя А. Пушкина и требовал от него изъясненное в том отношении показание, но г-н Пушкин дал мне отзыв, что он не знает, о каких известных стихах идет дело, и просит их увидеть и что не помнит стихов, могущих дать повод к заключению, почему известно ему сделалось намерение злоумышленников, в стихах изъясненных, по получении же оных он даст надлежащее показание. — О чем Комиссию имею честь уведомить.

Генерал-майор Шильгин.

Собственно говоря, теперь оказывалась необходимость взять А. Пушкина, но Комиссия избавила Пушкина от ‘доставления’ в Новгород. Выслушав вышеприведенное отношение, она постановила:

‘для выиграния времени, как в отобрании от Сочинителя Пушкина того требующего показания по делу подсудимого штабс-капитана Алексеева, так равно и в самом даже окончании оного, ожидаемом вышним начальством, послать к г. московскому обер-полицмейстеру список с имеющихся при деле стихов, в особо запечатанном от Комиссии конверте на имя самого А. Пушкина и в собственные его руки, но с тем однако ж, дабы г. полицмейстер по получении им означенного конверта, не медля нисколько времени, отдал оный лично Пушкину и, по прочтении им тех стихов, приказал ему тотчас же оные запечатать в своем присутствии его, Пушкина, собственною печатью и таковою же другою своею, а потом сей конверт с обратным на нем надписанием на имя Комиссии по секрету, а следующее от него А. Пушкина противу отношения Комиссии от 13-го генваря за No 4-м надлежащее показание по взятии у него не оставил бы, в самой наивозможной поспешности, доставить в сию Комиссию при отношении’.

Дело совершалось, действительно, очень быстро. 30 января Комиссия уже заслушала следующее отношение:

Московского

обер-полицмейстера

генерал-майора

Шульгина 2-го

27 января 1827.

Москва.

No 58.

Полу<чено> Утром 30 генваря 1827 г.

Секретно

В Комиссию Военного суда, учрежденною лейб-гвардии при Конно-егерском полку.

Вследствие отношения оной Комиссии от 22-го, а мною полученного 26-го сего января за No 5 с приложением в особо запечатанном ею конверте на имя сочинителя А. Пушкина списка с тех стихов, о коих производится оною комиссией) дело и нащет которых она требует показания у Пушкина, — я, приглася его к себе, отдал ему тот пакет лично, который им при мне и распечатан. — По отобрании же от него г. Пушкина против отношения ко мне от 13-го января за No 4 надлежащего показания, оное вместе с теми стихами запечатаны в присутствии моем его собственною печатью и таковою же моею в особый конверт, который с обратным надписанием на имя комиссии при сем честь имею препроводить.

Генерал-майор Шульгин.

Итак, 27 января 1827 года Пушкин имел удовольствие видеть в кабинете московского обер-полицмейстера свои ‘известные’ стихи в копии Леопольдова. Чрезвычайно любопытно отметить, что Пушкин перечел копию и не мог удержаться от того, чтобы не исправить замеченных им описок. Он сделал три поправки. Так, в стихе: ‘Я славил твой небесный трон’ — он исправил ‘т_р_о_н’ на г_р_о_м, в стихе: ‘И пламенный трибун изрек в_о с_т_р_а_х_е полный’ он, вместо в_о с_т_р_а_х_е, написал: ‘в_о_с_т_о_р_г_а полный’ и, наконец, сделал еще очень важную поправку, не вошедшую до сих пор ни в одно издание:

Народ, вкусивший раз твой нектар освященный,

Все ищет вновь упиться им:

Как будто Вакхом разъяренный,

Он бредит, жаждою томим…

(II, 399)

В слове ‘б_р_е_д_и_т’ он зачеркнул букву ‘е’ и надписал сверху ‘о’ — ‘б_р_о_д_и_т’.

Затем Пушкин написал свое объяснение, которое заняло три страницы листа писчей бумаги, как мы и печатаем, сохраняя размер и расположение строк {П. А. Ефремов с наших слов сообщил сведения о деле Алексеева в примечаниях к ‘Сочинениям Пушкина’ (СПб., 1905, т. VIII, с. 596 и след.), отметил поправки, сделанные Пушкиным, и сообщил по нашей копии объяснение Пушкина, печатавшееся до сих пор по копиям в очень искаженном виде. Последнее издание Пушкина (ред. С. А. Венгерова), к сожалению, не внесло в текст элегии этой поправки.}:

[1]

Сии стихи, действительно, сочинены мною. Они были написаны гораздо прежде последних мятежей и помещены в Элегии А_н_д_р_е_й Ш_е_н_ь_е, напечатанной с пропусками в собрании моих Стихотворений.

Они явно относятся к Французской революции, коей А. Шенье погиб жертвою. Он говорит:

Я славил твой небесный {*} гром,

Когда он разметал п_о_з_о_р_н_у_ю т_в_е_р_д_ы_н_ю

{* священный — Ред.— II, 398.}

Взятие бастилии, воспетое Андреем Шенье.

Я слышал братский их обет,

Великодушную присягу

И самовластию бестрепетный ответ —

Присяга du jeu de paume {[в зале — Ред.] ‘для игры в мяч’ (франц.).— Ред.} и ответ Мирабо: Allez dire votre matre etc. {‘пойдите и скажите вашему королю’ (франц.).— Ред.}

И пламенный трибун и проч. Он же Мирабо.

Уже в бессмертной Пантеон Святых изгнанников входили славны тени (II, 398).

Перенесение тел Вольтера и Руссо в Пантеон.

[2]

Пантеон.

Мы свергнули царей — — —

в 1793.

Убийцу с палачами

Избрали мы в цари

Робеспьера и Конвент. Все сии стихи никак, без явной бессмыслицы не могут относиться к 14 декабрю. Не знаю кто над ними поставил сие ошибочное заглавие. Не помню кому мог я передать мою Элегию А. Шенье.

Александр Пушкин,

27 января

1827

Москва.

[3]

Для большей ясности повторяю, что стихи известные под заглавием: 14 д_е_к_а_б_р_я, суть отрывок из Элегии, названной мною А_н_д_р_е_й Ш_е_н_ь_е.

Приобщив к делу разъяснения Пушкина, Комиссия постановила: ‘за собранием всех изъясненных по замечаниям вышнего начальства показаний, дело привесть к окончанию и, сочинив из него дополнительную выписку, сделать на основании законов заключение, и все оное с прежним производством дела представить по порядку на рассмотрение’. Выписка была составлена и 31 января прочитана Алексееву. Затем были подведены законы. Как всегда в военно-судных делах, эта часть дела оказалась очень слабой {*}.

{* Приводим своеобразную аргументацию, подобранную обер-аудитором Ивановым и доказывающую правильность действий комиссии: ‘А в законах изображено:

‘У_л_о_ж_е_н_и_я 10-й главы 160 пунктом, кто на кого пошлется, и те люди не против его ссылки хоть один не по нем скажет, и тем его обвинит потому, что он на тех людей сам сослался из воли, и они сказали не против его ссылки.

В_о_и_н_с_к_и_х процессов главы 1-й пунктом 5-м. Власть судейская помянутых кригсерехтов не распространяется далее, яко над офицеры, солдаты и прочими к войску низлежащими людьми, между которыми офицерские служители, харчевники и прочие кроме жен и младенцев разумеют.

2-й части Главы 1-й пунктом 3-м. Напротив же должен ответчик невинность свою основательным доказанием, когда потребно будет, оправдать, и учиненное на него доношение правдою опровергнуть.

Пунктом 4-м. Ежели челобитчик оного доказу на свое челобитье не имеет, и того ради, похощет правду свою утвердить присягою, то сие принято быть не может, понеже в таком случае ответчиково отрицание таково же, как и челобитчиково признание, и буде они принуждены будут оба присягать и тогда более на стороне ответчиковой, нежели челобитчиковой правда быть имеет.

Той же части 2-й главы пунктом 1-м. Когда кто признает, чем он виновен есть, тогда дальшего доказу не требует, понеже собственное признание, есть лучшее свидетельство всего света.

Главы 6-й той же части пунктом 2-м. Когда челобитчик ответчика некоторою причиною обвинит, которую он токмо полученным основанием доказать может, или ответчик в явных собраниях таким же образом обнесет, а иных доказов иметь не может, то повинен он свое дело присягою удостоверить.

Пунктом 4-м сию присягу очистительную надлежит всегда ответчику, а не челобитчику чинить, а ежели челобитчик к челобитью своему никакого иного свидетельства обресть не может и, похощет на то присягать, то не подлежит его к такому допущать, но в том ему отказать.

Пунктом 7-м. Токмо судьям не подлежит вскоре оного к присяге принуждать, но прежде всемерно трудитися через иные способы правды изведать, понеже сия присяга презираема и осторожности достойна есть.

3-й части 1-й Главы пунктом 4-м приговор надлежит токмо над челобитчиком и ответчиком чинить, хотя при оных деле и посторонние случаются особы, однако ж о всем упомянуть потребно и ничего в том деле случившегося не умолчать, какие жалобы принесены, и что ответствовано для лучшего решения и приговором объявить.

Наказа Императрицы Екатерины 2-й 125-ю статьею делати присягу через частое употребление весьма общею, ничто иное есть, как разрушать силу ее крестного целования не можно ни в каких других случаях употреблять, как в тех только, в которых клянущийся никакой собственной пользы не имеет, как то суд и свидетели.

Высочайшего о губерниях учреждения Главы 10-й статьею 130-ю одна палата не может отменить решение другой палаты, не собственных своих перевершивать.

Указом 1800 ноября 23-го, военному суду или комиссии не позволено своих мнений заключать, кроме законного приговора: ибо военный суд не есть разрешение вин, а по точном изыскании оных осуждение преступника по всей строгости законов’.}

В своей сентенции Комиссия определяла:

‘По внимательном всех вышепрописанных обстоятельств рассмотрении и соображении согласно возложенному на нее поручению, 1-е) хоть по сему новому обследованию и открылось ныне, что на тех стихах, которые имел у себя подсудимый шт.-кап. Алексеев, передал пр<апорщику> Молчанову, а он отдал кандидату Московского университета Леопольдову (как в суде о том сознался) в соответственность содержания оных, без всякого другого намерения, кроме того, что они, как замечено, изображают историю 14-го декабря 1825 года, но поелику указом 1800 ноября 23-го… (см. прим.), то, по точным словам указа 1800 года ноября 23, и на основании высочайшего о губерниях учреждения главы 10 статьи 130 {Текст Указа и Статьи учреждения о губерниях приведен в предыдущем примечании.}… Комиссия, не переменяя ни в чем заключения прежней своей сентенции 29 числа сентября прошлого 1826 года, основанной по разуму указов: 31-го декабря 1682 и 21 мая 1683 годов, свойственно признанным его Алексеева преступлениям, оставляет положительность приговора в той же самой настоящей оного силе и предает все сие на благоусмотрение вышней власти. 2-е) Поступки других прикосновенных к делу в противность законам, судом обнаруженные и заключающиеся в следующем, а именно: прапорщика Молчанова в приеме им от шт.-кап. Алексеева означенных возмутительных стихов, передаче от себя таковых кандидату Леопольдову и в недонесении об оных начальству, и кандидата Леопольдова, который получа от прап<орщика> Молчанова те стихи в конце июля месяца минувшего года, без надписи на оных: на 14 декабря, тоже не представил их правительству, по разным будто своим причинам, а еще переписал оные с письмом государственного преступника Рылеева к жене его на другую бумагу собственною своею рукою, и, сделав сам приписку сверху на оных стихах: на 14-е декабря, якобы в соответственность содержания оных и без всякого другого намерения, кроме того, что они, как замечено, изображают историю 14-го декабря 1825 года, передал письмо и стихи сии, как бы на время, одному своему знакомцу, тогда жившему в Москве, калужскому помещику 14-го класса Коноплеву, чрез коего уже обнаружились оные и пред правительством. А с оными вместе и ответ, данный Александром Пушкиным [приводится вкратце объяснение Пушкина]. Как сей Комиссии, власти и приговору, по смыслу воинских процессов главы 1-й пункта 5-го и 3-й части главы 1-й пункта 4, неподлежащие, представить таковые особенному вниманию вышнего начальства. 3-е) Дальнейшего отыскания того экземпляра стихов, какой был получен Леопольдовым от Молчанова и который впоследствии между двумя ими неизвестно как затерян, или кем из них сокрыт, более уже не делать. А засим 4-е) и отобрание от прапорщика Молчанова объяснения, по замечанию аудиториатского департамента Главного штаба Е. И. В. ‘тою ли самою рукою данные им Леопольдову на четвертушке стихи писаны’. Как в сем случае есть собственное уже последнего т. е. Леопольдова сознание нужным не почитать. 5-е) Препровожденные в сию Комиссию вместе с означенным военно-судным делом бумаги в особо запечатанном конверте, найденные в квартире подсудимого шт.-кап. Алексеева и вновь присутствующими ныне пересмотренные, как ничего в себе значительного не заключающие, кроме одних партикулярных переписок и собственных его Алексеева счетов, отдать ему обратно тогда, когда, дело о нем будет совершенно окончено. 6-е) Истребованные г. московским комендантом из тамошней комиссариатской комиссии, на прогоны до Нова Города для шт.-кап. Алексеева и прап. Молчанова 300 руб. 60 коп., а равно и отпущенные из комиссариатского департамента военного министерства на проезд до Нова Города обер-аудитору 2-й Гвардейской пехотной дивизии 9-го класса Иванову 30 р. 84 копейки, следующие для обращения в казну на основании записки г. военного министра, утвержденной Комитетом гг. Министров 24 апреля 1818 года с виновных, взыскать как с подсудимого шт.-кап. Алексеева, так и с прикосновенных к оному делу прап. Молчанова и кандидата Леопольдова, со всякого по равной части. 7-е) Здесь же присовокупить о службе и о поведении шт.-кап. Алексеева те сведения, какие доставлены об нем от командира лейб-гвардии конно-егерского полка г. генерал-майора и кавалера Слатвинского, после уже окончания над оным суда в Москве и по которым видно: что он 25 лет, генерал-лейтенанта сын, Пензенской губернии, пажем 809 ноября 6, в службе прапорщиком 819 апреля 6, в конно-артиллерийскую No 22-ю роту, из оной в конно-егерский его величества короля Вюртембергского полк 819-го августа 7-го, поручиком 819 ноября, назначен адъютантом к начальнику 2-й конно-егерской дивизии генерал-лейтенанту графу Палену 821-го мая 11-го, штабс-капитаном 823-го ноября 26, переведен в лейб-гвардии конно-егерский полк с оставлением при прежней должности 825-го августа 22-го, обращен во фронт того же года декабря 23, в походах не бывал, наукам обучался, в отпусках находился и в 1-й раз просрочил один месяц, а в другой раз не явился в срок по болезни, но представил об оной свидетельство, в штрафах не бывал, холост, по формуляру конно-егерского его величества короля Вюртембергского полка аттестован достойным, ведет себя по службе хорошо, имеет способности ума хорошие, к пьянству и игре не предан, знает иностранные языки немецкий и французский, в хозяйстве хорош, в полку же лейб-гвардии конно-егерском на службе не состоял, а потому по службе ему генерал-майору Слатвинскому не известен и, наконец, 8-е) заключение сие подсудимому штабс-капитану Алексееву объявить. Он же и прапорщик Молчанов содержатся ныне под арестом лейб-гвардии при конно-егерском полку, а кандидат Леопольдов находится в ведении новгородской градской полиции.

Затем дело и сентенция пошли на рассмотрение начальства. 1 февраля 1827 дал свое мнение командир лейб-гвардии конно-егерского полка г.-м. Слатвинский, 4 февраля — начальник дивизии г.-ад. Чичерин, 10 февраля — командир 1 резервного Кавалерийского корпуса г.-ад. Депрерадович и, наконец, 28 февраля — командующий Гвардейским корпусом великий князь Михаил Павлович. 24 февраля великий князь препроводил дело с вышеуказанными заключениями управляющему Главным штабом генералу от инфантерии графу Толстому для всеподданнейшего доклада. 3 марта дело поступило в аудиториат, а 12 марта дежурный генерал Потапов уже объявлял аудиториату, что государю ‘угодно, чтоб поступившее в аудиториатский департамент военно-судное дело л.-гв. конно-егерского полка о штабс-капитане Алексееве окончено было немедленно’. Замечательна совершенно необычная скорость, с которой разбирали это дело. Быть может, требование спешного рассмотрения дела, предъявленное аудиториату, являлось результатом ходатайства Леопольдова.

Когда дело находилось уже в Аудиториате, Леопольдов, прикрепленный к Новгороду, обратился к Михаилу Павловичу с просьбой об освобождении. Он просил о нем тоном человека, ожидавшего награды и не понимающего, за что его карают. Он писал:

‘Ваше императорское высочество!

Я прикосновенен к делу о возмутительных стихах, в ложном и дерзком виде касающихся священной особы его императорского величества и истории 14-го декабря 1825 года. По сему случаю 28-го декабря минувшего года я отправлен из С.-Петербурга в Новгород для личных объяснений пред военного комиссиею, высочайше учрежденною по оному делу при лейб-гвардии конно-егерском полку. Действия сей комиссии уже доведены до сведения вашего императорского высочества.

Никогда не питав в душе моей злонамеренных мыслей против правительства, в настоящем деле я хотел только исполнить то, к чему обязан присягою всякий верноподданный. Потому совершенно уверен, что правый суд его императорского величества не причислит меня к стороне неправых по сему делу. Святость и правота законов есть самая надежная защита для невинного.

При всем том, я, и в деле законном, подвержен самой бедственной участи. Проезд из Саратовской губернии до С.-Петербурга собственно по сему делу, проживание в С.-Петербурге и Новгороде, лишило меня всего, что я ни имел. К довершению моего нещастного положения я отправлен в Новгород для ответов пред вышесказанной комиссией без всего, что может обезопасить здоровье и самую жизнь человека. Теперь нахожусь в совершенной крайности.

Ваше императорское высочество! Облегчите злополучную участь мою, повелите, ежели сие не может нарушить законного порядка, обратно отправить меня из Новгорода в С.-Петербург, где я могу иметь средства ожидать окончательного решения дела по крайней мере без опасения для моего здоровья и для самой жизни.

Вашего императорского высочества преданнейший — Императорского Московского университета кандидат словесных наук Андрей Леопольдов.

1827 года, марта 9 дня’.

18 марта доклад Аудиториата был уже готов и передан дежурному генералу на высочайшую конфирмацию. В докладе излагался весь ход дела.

Освобождая себя от необходимости излагать вышеуказанные мнения начальства, ограничимся извлечением последней части доклада, в которой Аудиториат делает свод мнения и свое заключение. Курсивом отмечаем места, относящиеся к Пушкину.

‘Командиру лейб-гвардии конно-егерского полка генерал-майор Слатвинский мнением полагал: подсудимого штабс-капитана Алексеева выдержать шесть месяцев в крепости, а потом выписать из гвардии тем же чином в армейские полки, на кавказской линии расположенные.— Прапорщика Молчанова продержать тоже в крепости четыре месяца, буде он за означенный его поступок еще не был наказан, кандидата Леопольдова предать законному суждению.

Начальник дивизии ген.-ад. Чичерин, в отношении наказания шт.-кап. Алексеева и прап. Молчанова и предания суду кандидата Леопольдова, соглашаясь с мнением ген.-майора Слатвинского, присовокупил, что запирательство шт.-кап. Алексеева в том: будто бы не помнит, от кого получил вышеупомянутые стихи, не может не признать подверженным сомнению, ибо, если бы он, Алексеев, действительно о сем забыл, то почему же может помнить то, когда и где оные получил, и что отданные им Молчанову (как сей показал: в феврале 1826 года) стихи были писаны не чужою, а собственною его, Алексеева, рукою?

Останавливаясь на факте непризнания Молчановым обстоятельства обратного получения рукописи, генерал Чичерин предлагал доставить Леопольдова в Москву и там сделать ему очную ставку со слугами генеральши Вадковской. А дабы,— полагал Чичерин,— не пропустить ни малейших следов к открытию, у кого находятся вышеупомянутые стихи, надлежало бы также спросить Леопольдова: от кого и когда именно он получил письмо государственного преступника Рылеева, на тот конец, не отыщется ли у давшего ему списать письмо сие стихов, которые с тою же целью могли быть взаимно отданы Леопольдовым.

Командир 1-го резервного Кавалерийского корпуса ген.-ад. Депрерадович полагал: 1-е) Подсудимому шт.-кап. Алексееву вменить тюремное заключение и теперешнее содержание на гауптвахте в наказание, и как по делу других явнейших улик, чтобы он имел какую-либо связь с злоумышленниками, не открыто, кроме, что скрыл, от кого он принял стихи, и сим запирательством наводит на себя в вышеписанном преступлении сомнение, почему, оставив его в сильном подозрении, выдержать в крепости шесть месяцев и потом, выключив из гвардии, отправить в кавказский корпус в армию. 2-е) Прап. Молчанова, который, хотя в меньшей степени виновен, как Алексеев, и хотя не был судим, но преступление его довольно ясно открыто и собственным признанием подтверждено, выдержать ‘также в крепости шесть месяцев и отправить в Нижегородский драгунский полк, как уже переведенного в оный из л.-гв. конно-пионерного эскадрона, с тем, чтобы над обоими ими местные начальства имели строгий присмотр и чтобы они, Алексеев и Молчанов, не были представляемы ни к увольнению от службы, ни к переводу в другие полки, ни к награждению до того времени, пока не загладят содеянных ими преступлений отличнейшею службою. 3-е) Кандидата Леопольдова предать уголовному суду, вменив оному в обязанность по показанию А. Пушкина, что вышеизъясненные стихи сочинены им под названием элегия А. Шенье, истребовать от Пушкина ту элегию, сличить с означенными стихами и по решительном открытии, что точно так напечатаны, как здесь излагаются, за передачу оных из рук в руки, определить и ему взыскание, а доколе справедливыми доказательствами он не уверит гражданского правительства, что он чужд рассеивания таких зловредных сочинений, иметь его Пушкина в строгом наблюдении местного начальства’ {Генерал Депрерадович, очевидно, не прочел объяснения Пушкина. [Курсив П. Е. Щеголева.— Ред.]}.

Командующий гвардейским корпусом великий князь Михаил Павлович полагал: ‘хотя Комиссия военного суда на основании узаконений и приговорила подсудимого шт.-кап. Алексеева к смертной казни, но его высочество, применяясь к монаршему милосердию, полагал выдержать его, Алексеева, один месяц в крепости и потом выписать из гвардии в армейские полки тем же чином. — Что принадлежит до прикосновенных к сему делу прап. Молчанова и кандидата Леопольдова, то как из них Молчанов подвергнулся уже оштрафованию переводом его из гвардии в армию тем же чином и сверх того по делу сему находился в Москве в тюремном заключении и ныне содержится под арестом, то, вменив ему сие в наказание, отправить на службу к полку, а кандидата Леопольдова предать гражданскому уголовному суду, с тем, чтобы оный сообразил как показание сочинителя оных стихов Пушкина, так и цель получения оных от Леопольдова помещика Коноплева, и по мере открытия поступков каждого учинил бы законное решение’.

Аудиториатский департамент, рассмотрев обстоятельства дела и все вышеприведенные мнения, совершенно согласился с мнением Михаила Павловича. Заключение доклада касательно Леопольдова было формулировано так: кандидата Леопольдова предать гражданскому уголовному суду, коему вменить в обязанность истребовать, в чем нужно будет, объяснения от сочинителя стихов Пушкина и помещика Коноплева, получившего упомянутые стихи от Леопольдова, и, сообразив оные, сделать на основании законов свое заключение.

Доклад Аудиториата был доложен царю. 25 марта имп. Николай положил резолюцию: ‘быть по мнению аудиториатского департамента’. Дело прошло свою вторую стадию. Было предписано кончить дело в три дня, но оно началось 25 сентября и кончилось 25 марта, но только для одного Алексеева, который все это время (начиная с 15 сентября) находился под арестом. Но дело продолжалось для Леопольдова и начиналось для Пушкина, которого, по мере развития судебных действий, притягивали к делу ближе и ближе.

ДЕЛО О СТИХАХ ИЗ ЭЛЕГИИ ‘АНДРЕЙ ШЕНЬЕ’ В ГОСУДАРСТВЕННОМ СОВЕТЕ

Дело Государственного совета — последняя стадия процесса. Не прибавляя ничего существенного к истории этого дела, производство Государственного совета не лишено некоторых деталей, имеющих свой смысл и значение для биографии поэта. Любопытны имена тех членов Государственного совета, которые участвовали в обсуждении дела, которые знали Пушкина, быть может, сталкивались с ним в высшем обществе. Те мнения, которые они имели о Пушкине и в которых отразились впечатления процесса, — слагаемые в той сумме, которая зовется мнением света, тяжело давившего поэта. Любопытно, что рассмотрение дела в Государственном совете не прошло без трений, а при утверждении приговора в части его о Пушкине были внесены изменения, неблагоприятные для поэта {При изложении дела мы пользовались следующими материалами, хранящимися в архиве Государственного совета: 1) Дело о Леопольдове No 220, 2) Журналы департамента гражданских и духовных дел, 1828 г., ч. 6, л. 98—99, 3) Мемория Государственного совета 1828, ч. 3, л. 294—307. Некоторые данные были сообщены нами покойному П. А. Ефремову, воспользовавшемуся ими для примечаний к ‘Сочинениям Пушкина’, изд. А. С. Суворина. [Сочинения А. С. Пушкина. Ред. П. А. Ефремова. Изд. А. С. Суворина, т. I—VIII. СПб., 1903—1905.— Ред.]}.

Сенат, рассматривавший производство по делу Леопольдова и прикосновенных, определил, по лишении кандидатского звания и всех сопряженных с ним преимуществ, отдать Леопольдова в солдаты. О Пушкине же Сенат распорядился следующим образом: ‘Соображая дух его творения с тем временем, в которое оно выпущено в публику, Сенат не может не признать сего сочинения соблазнительным и служившим к распространению в неблагонамеренных людях того пагубного духа, который правительство обнаружило во всем его пространстве, а потому, хотя сочинившего означенные стихи Пушкина, за выпуск оных в публику прежде дозволения цензуры, надлежало бы подвергнуть ответу пред судом, но как сие учинено им до состояния всемилостивейшего манифеста 22 августа 1826 года, то, по силе 1-го пункта оного, избавя его, Пушкина, от суда, обязать подпиской, дабы впредь никаких своих творений без рассмотрения и пропуска цензуры не осмеливался выпускать в публику под опасением строгого по законам взыскания’ {Извлечение из доклада сделано П. А. Ефремовым (Сочинения А С. Пушкина. Изд. А. С. Суворина. СПб., 1903, т. VII, с. 298). Под докладом подписались сенаторы Петр Баратынский, Вилим Мертенс, Николай Дурасов, гр. Федор Толстой, Павел Мансуров, Сергий Уваров.}.

По рассмотрению дела в Сенате, управляющий министерством юстиции 6 июня 1828 года (за No 7836) обратился к исправлявшему должность государственного секретаря со следующим отношением:

‘Имею честь препроводить при сем для внесения в Государственный совет всеподданнейший доклад 1 Отд. 5 деп. Пр<авительствующего> Сената с краткою из оного запискою о кандидате Моск<овского> унив<ерситета> Леопольдове, осужденном за имение у себя возмутительных стихов. Вместе с сим считаю нужным уведомить ваше пр<евосходитель>ство, для доведения до сведения Госуд<арственного> совета, что статс-секретарь Муравьев сообщил мне высочайшую его и<мператорского> в<еличества> волю, чтобы дело об означенном Леопольдове в скорейшем времени приведено было к окончанию’ {Курсив П. Е. Щеголева.— Ред.}.

Доклад Сената был заслушан в департаменте гражданских и духовных дел 11 июня 1828 года. Журнал заседания подписан тремя членами: Н. С. Мордвиновым, А. Д. Балашовым, А. Н. Олениным. Первый и последний, адмирал и меценат, хорошо знали Пушкина по литературной деятельности, а Балашову, бывшему с.-петербургскому военному губернатору и министру полиции в юношеские годы Пушкина, поэт небезызвестен был и со стороны его благонадежности. Наиболее благоприятно настроенным нужно, конечно, считать Н. С. Мордвинова, Оленин же, ввиду его крайней ‘умеренности’, вряд ли мог оказать существенную помощь Пушкину. Одним из этих лиц или — что вернее — под руководством одного из этих лиц было составлено мнение гражданского департамента, принятое впоследствии, — правда, с некоторой переработкой, — и в общем собрании Государственного совета. Мнение было вне сравнения гуманнее приговора Сената: заключения Сената были значительно изменены в той их части, которая относилась к Леопольдову, и оставлены в силе для остальных прикосновенных.

‘Свой приговор о Леопольдове Сенат основывал на 129 воинском артикуле. Статья эта заключается в следующем: ‘есть ли кто уведает, что един или многие нечто вредительное учинить намерены или имеют ведомость о шпионах или иных подозрительных людях, в обозе или гарнизонах обретающихся, и о том, в удобное время не объявит, тот имеет, по состоянию дела, на теле или животом наказан быть’.

Цитируя артикул, автор мнения высказывался следующим образом:

‘По мнению гражданского департамента закон сей не может приложен быть к существу настоящего дела в отношении к Леопольдову, ибо по всем обстоятельствам оного не представляется ничего такого, — чтоб могло наводить сомнение в неблагонамеренных видах Леопольдова, или чтоб, знав он о каком-либо злоумышлении, хотел скрыть сие от правительства, а что Леопольдов имел у себя список с письма Рылеева, сие не составляет существенного преступления, тем более, что письмо сие не содержит в себе ничего возмутительного и было в руках Леопольдова, как он объясняет, из одного любопытства видеть последние чувства кающегося преступника. Равным образом и в отношении к стихам Пушкина, на которых Леопольдов выставил 14-е число декабря, не представляется повода к заключению о каком-либо вредном со стороны Леопольдова умысле, кроме одной неосновательности в отнесении оных к происшествию того времени: хотя и в сем случае оправдывается он, что сделал надпись на стихах о 14-м числе по словам прапорщика Молчанова, выдававшими их писанными на означенный случай, между тем, как сам сочинитель стихов сих, Пушкин, относит содержание оных к Французской революции, и что они были сочинены им гораздо прежде происшествия 14 декабря, напечатаны в числе прочих его стихотворений с пропуском нескольких слов с дозволения цензуры. Впрочем, Леопольдов не скрыл сего от правительства, уведомив об оном генерал-адъютанта Бенкендорфа в сентябре 1826-го года партикулярным письмом из дома родителей своих.

Что касается до переписки Леопольдова с дворовым человеком Брызгаловым, оная нисколько и не касается сего предмета, и по содержанию своему совсем посторонняя для настоящего дела, по которому Леопольдов был предан суду.

Таким образом, департамент, по ближайшем и внимательном соображении обстоятельств сего дела, не усматривая ни в чем более вины Леопольдова, кроме одной неосновательности в неуместной надписи на стихах Пушкина о 14 числе декабря, и имея в виду пример высочайшего решения о подсудимых по сему же делу воинских чиновниках, которые за содержание у себя означенных бумаг втайне от своего начальства и за сообщение оных другим, не были подвергнуты столь тяжкому наказанию, к какому осуждается Правительствующим Сенатом Леопольдов,— полагает за означенную неосновательность его, Леопольдова, вменить ему в наказание содержание более года в остроге и подтвердить, чтоб впредь в поступках был основательнее.

С сим вместе гражданский департамент полагает поручить начальству, в ведомстве которого Леопольдов будет служить, чтоб оно обращало особенное внимание на его поведение, оставляя за тем заключение Правительствующего Сената по прочим дела сего частям в своей силе’.

Таким образом, Н. Мордвинов, А. Балашов и А. Оленин, подписавшие журнал гражданского департамента, не сочли нужным усугублять приговор, постановленный Сенатом относительно Пушкина и обязывавший его не выпускать своих сочинений в публику без рассмотрения и пропуска цензуры.

28 июня журнал департамента был рассмотрен в общем собрании. Общее собрание, утвердившее мнение департамента, оказалось неблагоприятно настроенным по отношению к Пушкину. ‘Государственный совет, — гласит журнал, — в общем собрании, находя заключение департамента гражданских и духовных дел по сему делу правильным, положил оное утвердить с таковым в отношении к сочинителю стихов означенных Пушкину дополнением, что по неприличному выражению его в ответах своих насчет происшествия 14 декабря 1825 года и по духу самого сочинения, в октябре 1825 года напечатанного, поручено было иметь за ним в месте его жительства секретный надзор’ {Курсив П. Е. Щеголева.— Ред.}.

Журнал общего собрания подписали гр. В. Кочубей, кн. Алексей Куракин, кн. Д. Лобанов-Ростовский, гр. П. Толстой, Г. Строганов, А. Сукин, К. Опперман, кн. Александр Голицын, Г. Кутузов, гр. А. Чернышев, М. Сперанский, А. Оленин, Федор Энгель, кн. Алексей Долгорукий. Кто из них был виновником отягощающей Пушкина прибавки к приговору, трудно сказать. Отметить следует, что кн. Голицын и гр. Чернышев были членами Следственной комиссии, а все они, кроме Голицына и Чернышева, участвовали в Верховном суде над декабристами.

Вторая часть мемория общего собрания Государственного совета 28 июня 1825 года, заключавшая в себе, между прочим, положение Государственного совета по делу о Леопольдове, была представлена государю 25 июля 1828 года. По объявленному председателем высочайшему повелению за No 1479 положение Государственного совета было утверждено.

При исполнении этого высочайшего повеления, т. е. при сообщении его в Сенат, вышло маленькое недоразумение, сущность которого видна из следующего секретного письма (от 13 августа 1828 года за No 499) председателя Государственного совета графа В. П. Кочубея к исправляющему должность государственного секретаря статс-секретарю В. Р. Марченко.

Секретно.

Милостивый государь мой, Василий Романович!

‘В Высочайшем повелении, заготовленном Государственной канцелярией по делу о кандидате 10 класса Леопольдове, включены все суждения в Государственном совете бывшие и в журналах оного помещенные. — Между прочим, заключаются в сей бумаге следующие два обстоятельства: а) что чиновник 14 класса Коноплев употреблен был по секретной части, в) что Государственный совет положил иметь за сочинителем Пушкиным секретный надзор.

Не щитая приличным упоминать о сем в высочайшем повелении, которое по заведенному порядку не только будет гласно в Правительствующем Сенате, но и передано из оного будет для исполнения в Уголовную палату, — я полагаю не вносить в сию бумагу означенных двух предметов, а касательно Пушкина сообщить высочайше утвержденное положение Государственного совета отдельно г. главнокомандующему в С.-Петербурге и Кронштадте и выписку из дела о том, что до Пушкина относится.

Сообщая о сем вашему превосходительству для исполнения, имею честь быть с совершенным почтением

вашего превосходительства покорнейший слуга

граф В. Кочубей’.

Главнокомандующий граф Толстой был уведомлен отношением за No 500 от 13 августа 1828 года. В этой бумаге Пушкин был поименован ‘известным стихотворцем нашим’.

13 же августа Государственная канцелярия препроводила отношение и управляющему министерством юстиции для исполнения высочайшего повеления по делу Леопольдова. 20 августа состоялось определение Сената, и 27 августа дан Указ в Новгородскую палату.

ПРИМЕЧАНИЯ

Сборник избранных работ П. Е. Щеголева характеризует его исторические и литературные взгляды, общественную позицию. В подобном составе работы исследователя публикуются впервые. Составитель стремился представить особенность творческого метода Щеголева, как синтез литературного и исторического поисков, становление в его творчестве исследовательской проблемы — ‘Русская литература и освободительное движение’. Весь материал представлен по двум разделам: в первом разделе помещены статьи, посвященные ‘первому революционеру’ А. Н. Радищеву, ‘первому декабристу’ В. Ф. Раевскому, А. С. Грибоедову и его роли в движении декабристов, А. А. Дельвигу, и воспоминания о Л. Н. Толстом. Во втором разделе — статьи, посвященные А. С. Пушкину и его роли в освободительном движении. Следует сразу же оговориться, что этот состав статей отнюдь не исчерпывает всего творческого наследия П. Е. Щеголева по данным вопросам. В этот сборник не вошли работы исследователя, посвященные Н. В. Гоголю, В. Г. Белинскому, И. С. Тургеневу и т. д. При включении в книгу статьи ‘Возвращение декабриста’ удалось воспользоваться лишь публикацией из нее ‘Воспоминаний В. Ф. Раевского’, бывших в распоряжении П. Е. Щеголева, и местонахождение которых сейчас не установлено.

Все статьи печатаются по тексту последних прижизненных публикаций исследователя (за исключением статей ‘Зеленая лампа’ и ‘К истории пушкинской масонской ложи’) и основными источниками являются сочинения П. Е. Щеголева (‘Исторические этюды’. Спб., 1913, ‘Декабристы’. М.—Л., 1926, ‘Из жизни и творчества Пушкина’. 3-е изд., испр. и доп. М.—Л., 1931). С целью приближения библиографического описания к современным издательским требованиям и в то же время стараясь сохранить авторскую манеру подачи материала, решено было, в ряде случаев, вводить редакторские и авторские уточнения, заключая их при этом в квадратные скобки. Во всех остальных случаях современное библиографическое описание дано в тексте комментариев. При публикации без оговорок исправлены явные описки, опечатки. Слова и заголовки, дополняющие текст, заключены в угловые скобки.

Орфография и пунктуация приведены в соответствие с современными нормами, исключение составляют тексты публикуемых документов. Купюры, сделанные в свое время П. Е. Щеголевым, чаще всего по цензурным и редакторским соображениям, восстановлены в угловых скобках.

Все цитаты из сочинений и писем Пушкина приводятся по изданию: А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений (Академия наук СССР). Т. I—XVI, 1937—1949, и т. XVII (справочный), 1959, т. II, III, VIII, IX — каждый в двух книгах — 1, 2, при отсылках в тексте даются том (римская цифра) и страница (арабская).

Впервые сделан перевод иноязычных текстов, при переводе пушкинских текстов было использовано академическое издание сочинений поэта.

А. С. ПУШКИН В ПОЛИТИЧЕСКОМ ПРОЦЕССЕ 1826—1828 ГГ. (Из архивных разысканий)

Впервые — в кн.: Пушкин и его современники. Спб., 1909, вып. XI, с. 1—51, перепеч.: Щеголев П. Е. Пушкин. Очерки. Спб., 1912, то же, 2-е изд.— Спб., 1913, он же. Пушкин. Исследования, статьи и материалы. Изд. 3-е, испр. и доп. Т. 2. Из жизни и творчества Пушкина. М.—Л., 1931, с. 95—126.

¹ Пушкин А. С. Андре Шенье. Посвящено H. H. Раевскому. Элегия написана в январе 1826 года.— II, 397—403, впервые опубликована: Стихотворения А. С. Пушкина. Спб., 1826, с. 29—35 и 190—191 (примеч.) с купюрами.

² Письмо К. Ф. Рылеева H. M. Рылеевой от 13 июля 1826 года (см.: Рылеев К. Ф. Полн. собр. соч. / Ред., вступит, ст. и комм. А. Г. Цейтлина. М.—Л., Academia, 1934, с. 518—519).

³ См.: Слезскинский А. Преступный отрывок элегии ‘Андрей Шенье’ (Из судебного процесса А. С. Пушкина, А. Леопольдова, Коноплева и др.).— Русская старина, 1899, No 8, с. 313—326.

⁴ Эта статья была передана декабристом Петром Александровичем Мухановым, без сообщения имени ее автора.

⁵ Речь идет о статье П. Е. Щеголева ‘Император Николай I и Пушкин в 1826 году’, опубликованной в журнале ‘Русская мысль’, 1910, No 6.

⁶ Московским обер-полицмейстером в 1825—1830 годах был генерал-майор Шульгин Дмитрий Иванович.

⁷ Саратовским гражданским губернатором в 1808—1826 годах был Панчулидзев Алексей Давыдович.

⁸ Псковским гражданским губернатором в 1816—1826 годах был фон Адеркас Борис Антонович.

Читайте также: