З. Н. Гиппиус
А. Ремизов
Николины притчи
КОММЕНТАРИИ
А. Ремизов, Гиппиус Зинаида Николаевна, Год: 1924
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Гиппиус З. Н. Мечты и кошмар (1920—1925)
СПб.: ООО ‘Издательство ‘Росток’, 2002.
У Ремизова я люблю не все. Но мне жаль, что в нем не разбираются, не хотят понять, за что именно его нужно любить. Одни, с эстетической точки зрения, возвышают его, другие — отрицают (тоже эстетически!), но берут непременно целиком, и главного дара, собственной его доли, — как он любит говорить, — обыкновенно не замечают.
Не всегда и легко до этой ценной сущности докопаться. Художественные правдолюбцы имеют основания упрекать Ремизова: ‘Он изломан, надуман, притворяется!’. Но когда к этим упрекам прибавляют еще: ‘Ремизов юродствует!’ — следует остановиться и задуматься. Да, в Ремизове есть ‘юродство’. Но почему есть оно и в самых лучших его вещах, там, где он совсем не притворяется и ничего не выдумывает?
Скажу сразу, что делает Ремизова писателем с ‘необщим выраженьем’, непохожим на других: это — его уменье сливаться с очень реальной и очень таинственной стороной русского духа, к которой мы и подходить не привыкли. Ремизов вовсе не ‘описывает’ его, он говорит, — когда говорит — как бы изнутри, сам находясь в нем.
Таинственную сторону России даже зовут, пусть неточно, но понятно, — ‘Юродивой Русью’. Что это такое? Если взять широко — это вся жизнь русской народной души, ее сложный рост в истории. Это — неразнимчатая сплетенность язычества, христианства, сказки, порыва к правде: это ее смех и горе, ее хитрость, слабость и сила. Страницы Ремизова, где он сам становится частью этой жизни с ее безмерностью и неуловимой мерой, с ее всегдашним, хотя бы чуть заметным, уклоном к ‘юродству’ (напрасно мы понимаем его только в отрицательном смысле!), эти страницы и драгоценны, их-то и нельзя не любить, если любишь и чуешь Россию.
Таких страниц много в ‘Николиных притчах’.
Почему возлюбил народ ‘святого Николу’, избрал перед всеми святыми, чуть не сделал его, в простоте душевной, идолом своим? Почему столько ‘сказок’ и ‘притч’ сложил о нем? Мало у нас разве угодников? Нет, Никола духу русскому пришелся: он земной, он свой: старичок по грязным дорогам ходящий, в мужичьей беде помогающий, да такой милостивый, что и упросить его, о чем хочешь, можно, и схитрить перед ним — не обидится. Он и сам схитрит, даже перед Христом, чтобы помочь беде: побежал же тайком вдовью корову из белой в черную мазать, когда Христос велел волку съесть ‘Белуху’.
На собранье святых поспевает угодник с земли — усталый: ‘Все со своими мучался, пропащий народ: вор на воре, разбойник на разбойнике, грабят, жгут, убивают, брат на брата, сын на отца, отец на сына! Да и все хороши, друг дружку поедом едят!’ Но когда взъярились святые: ‘Велел мне Ангел Господен истребить весь русский народ, отвечал Никола… да простил я им: уж очень мучаются’ {Курсив мой.}.
Не знаю, все ли ‘притчи’ Ремизовым только взяты, или сочинены иные, но это безразлично: они единого духа. Ремизов тут почти не ‘писатель’, просто один из многих ‘создателей’ Николиных ‘сказов’.
Разбойник, вор, лукавый или простодушный обманщик, совершенно так же, как и добрый Иван, ‘сын купеческий’, — все они, в трудную минуту, готовы позвать: ‘Святой Никола, где бы ты ни был — явись к нам!’ Зовут и верят: будет им понятие и помощь от этого старичка, ведь он и чудотворец — и свой брат, вечный труженик и странник, вечный заступник.
Что это, примитив? Фантастика? Детское лукавство, юродство? В самом-то седеньком старичке Николе, разве нет и в нем юродства? Он простенький, он, в трудах, даже и молитвы не твердо помнит: богатый хозяин не пустил раз и ночевать: ‘Ты, говорит, Верую не речисто читал, а Изжени совсем не знаешь. Я таких не люблю…’
Бесполезное дело — подходить к этой сложной области русской жизни с чисто эстетической меркой. Тут нужно чутье, тоже художественное, — но иного порядка, ведь нужно понять глубочайший реализм такой ‘фантастики’. Ремизов в ней — самый настоящий реалист. Он может, с той же искренностью и простотой, как Филипп из притчи, сказать:
Милостивый наш Никола,
где бы ты ни был — явись к нам!
Скажи Спасу о нашей тяжкой страде,
заступи, защити русскую землю.
Благослови русский народ великим благословением своим.
Может, смеет, потому что в нем Филиппова же вера, и в веру эту — верится.
Хорошая книжка ‘Николины притчи’. Они — тот Ремизов, писатель с ‘необщим выражением’, которого надо любить.
P. S. Следует пожалеть, что ‘Николины притчи’, как книга, испорчены приложенной к ней ‘Жерлицей дружинной’ (‘к картинам Рериха’). Не вдаваясь в критику ‘Жерлицы’, скажу лишь, что, пристегнутая к ‘Николе’, она есть верх безвкусия. Тут, впрочем, согласны все, не исключая и самого автора, к чести которого надо заметить, что неудачное соединение совершилось по ‘независящим от него обстоятельствам’.
Впервые: Современные Записки. Париж, 1924. No 22. С. 447-449 под псевдонимом А. Крайний. Гиппиус пишет о книге Алексея Михайловича Ремизова (1877-1957) ‘Звенигород окликанный: Николины притчи’ (Нью-Йорк, Париж, Рига, Харбин: Алатас, 1924).
…’необщим выраженьем’… — (лица необщим выраженьем) — Е. А. Баратынский. Муза (1829).
Жерлица — рыболовная снасть для ловли хищной рыбы.
Рерих Николай Константинович (1874-1947) — живописец, писатель, археолог. С 1918 г. жил за границей.