А. Котов. Владимир Галактионович Короленко, Короленко Владимир Галактионович, Год: 1953

Время на прочтение: 47 минут(ы)

А. Котов

Владимир Галактионович Короленко

Критико-биографический очерк

В. Г. Короленко. Собрание сочинений в десяти томах
М., ГИХЛ, 1953
Том первый. Повести и рассказы
Писатель яркого и большого дарования, Короленко вошел в историю русской литературы как автор многочисленных повестей и рассказов, художественных очерков, четырехтомной ‘Истории моего современника’, наконец, как критик и публицист. Многие произведения Короленко могут быть поставлены в ряд с крупнейшими достижениями русской классической литературы. Его творчество, отмеченное чертами глубокой самобытности, составляет своеобразную летопись целой эпохи русской действительности. Повести, рассказы и очерки Короленко реалистически изображают русскую деревню в период быстрого развития капитализма на рубеже двух веков и раскрывают многие стороны народной жизни, которые до того не отмечались в литературе.
Расцвет литературной деятельности Короленко относится ко второй половине 80-х годов. В глухую полночь реакции, когда все передовое и свободолюбивое в русском обществе подавлялось полицейским произволом царизма, голос молодого писателя прозвучал новым напоминанием о живых силах народа. Горячим защитником человека от рабства, зла и неправды капиталистического мира, непримиримым врагом насилия и реакции Короленко выступает и в последующем своем творчестве. Высоким гражданским пафосом, безграничной любовью к родине отмечена вся общественная и литературная деятельность Короленко, и весь он — человек и художник — встает перед нами, по справедливому замечанию А. М. Горького, как ‘идеальный образ русского писателя’.
I
Владимир Галактионович Короленко родился 27 июля 1853 года на Украине, в городе Житомире, Волынской губернии. Учился сначала в частном пансионе, затем в житомирской гимназии. Когда Короленко исполнилось тринадцать лет, его отца перевели по службе в маленький уездный городок Ровно, где будущий писатель окончил с серебряной медалью реальную гимназию.
Отец писателя, чиновник судебного ведомства, получивший образование в кишиневском ‘непривилегированном пансионе’, выделялся в среде провинциального чиновничества разносторонностью культурных запросов и неподкупной честностью, что делало его для окружающих чудаковатым, непонятным человеком. После его смерти обыватели говорили: ‘Чудак был… а что вышло: умер, оставил нищих’. Пятнадцатилетний Короленко, как и вся его семья, после смерти отца действительно оказался перед лицом непреодолимой бедности, и нужны были поистине героические усилия матери, чтобы он смог закончить гимназию. ‘Отец оставил семью без всяких средств,— вспоминал впоследствии писатель,— так как даже в то время, при старых порядках, он жил только жалованьем и с чрезвычайной щепетильностью ограждал себя от всяких благодарностей и косвенных и прямых приношений’. Атмосфера семьи, где господствовали дружеские отношения, воспитывались честность, правдивость и прямота характера, благотворно сказалась на духовном развитии ребенка.
В детстве Короленко мечтал стать героем, пострадать за родной народ. ‘Маленький романтик’, как он сам назвал себя впоследствии, помогая укрыться в заброшенном сарае крепостному мальчику, бежавшему от злого пана, горячо сочувствовал судьбе бедного крестьянского юноши — ‘Фомки из Сандомира’, героя первой прочитанной книги. В эти годы Короленко был в значительной степени предоставлен самому себе и пользовался почти неограниченной свободой. Долгими вечерами, забившись в темный уголок кухни, он любил слушать украинскую сказку, которую рассказывал кучер отца или забежавшая на огонек соседка. Во время гимназических каникул он жил в деревне, наблюдая тяжелую, подневольную жизнь украинских крестьян. Впечатления детских и юношеских лет дали ему материал для многих произведений. Достаточно вспомнить образ Иохима из ‘Слепого музыканта’, исполненный глубокой поэзии очерк ‘Ночью’, яркий колорит сказочного ‘Иом-Кипура’, описания украинской деревни в ‘Истории моего современника’, чтобы понять, какой сильный отзвук в творчестве писателя нашла жизнь украинского народа.
В раннем детстве Короленко видел бесчеловечную жестокость времен крепостного права, зверские помещичьи расправы с крестьянами он наблюдал и после реформы 1861 года. Мимо его внимания не проходили и факты повального взяточничества чиновников. В ‘Истории моего современника’ Короленко с великолепным мастерством нарисовал образы чиновников уездного суда и мрачные фигуры высшего начальства, этих, по выражению писателя, ‘сатрапов’, власть которых обрушивалась на население с тупой и бессмысленной силой. С детства он знал и о национальном неравенстве, которое особенно давало себя чувствовать в Юго-Западном крае Россия, где прошли детские годы писателя.
Годы, проведенные в уездной гимнами, с ее ‘тусклым и жестоким режимом’, с учителями-автоматами, с телесными наказаниями и карцером, но в то же время с дружной товарищеской средой, где втайне от администрации распространялись книги революционно-демократического направления,— сыграли громадную роль в формировании характера и мировоззрения Короленко. И хотя в школьную программу не входили имена Гоголя, Тургенева, Некрасова, а за упоминание Белинского, Добролюбова, Чернышевского и Шевченко сажали в карцер и давали ‘волчий билет’, Короленко с восторгом читал ‘Записки охотника’, знал чуть ли не наизусть всего Некрасова и ставил себе в образец для подражания революционера Рахметова из романа Чернышевского ‘Что делать?’. Сознание Короленко было рано разбужено ощущением той большой неправды, которую он наблюдал в жизни. С желанием помочь народу и с ‘едким чувством вины за общественную неправду’ Короленко в 1871 году, по окончании реальной гимназии, приехал в Петербург и поступил в Технологический институт. Его студенческая жизнь началась с того, что он окунулся в атмосферу общественных интересов, которыми жила передовая молодежь. Он становится участником многочисленных студенческих сходок, где велись горячие споры на философские и социально-экономические темы.
Вскоре Короленко принужден был оставить Технологический институт. ‘В Петербург я приехал с семнадцатью рублями,— вспоминал писатель,— и два года прошло в трудовой борьбе с нуждой’. Вместо учебных занятий Короленко должен был взяться за труд ‘интеллигентного пролетария’. Он раскрашивал ботанические атласы, выполнял чертежные работы, занимался корректурой. За все это он получал копейки, которых едва хватало, чтобы не умереть с голоду.
В 1874 году Короленко переезжает в Москву и поступает в Петровскую земледельческую и лесную академию. Здесь Короленко слушает лекции великого русского ученого К. А. Тимирязева и по его поручению рисует для его лекций демонстрационные таблицы. Дружеские отношения, начавшиеся еще между профессором и студентом, не прекращались до конца их жизни. Безгранично веривший в силу науки, убежденный материалист, Тимирязев вошел в сознание Короленко как идеальный тип русского ученого. Позднее писатель не раз вспоминал о своем великом учителе. В день своего шестидесятилетия Короленко писал Тимирязеву в ответ на его поздравительную телеграмму: ‘Много лет прошло с академии. Время делает менее заметной разницу возрастов. Но для меня Вы и теперь учитель в лучшем смысле слова’.
В академии Короленко сближается с революционно настроенной молодежью, читает нелегальную литературу. Ему поручается заведование тайной студенческой библиотекой, распространяющей книги главным образом революционного содержания. По характеристике директора академии — человека реакционных убеждений,— Короленко принадлежал ‘к числу тех людей, которые до упрямства упорно держатся засевших в них воззрений, и если эти воззрения получают… ошибочное направление, то человек этот легко может увлечь за собой других, менее самостоятельных молодых людей’.
В марте 1876 года Короленко за участие в составлении коллективного протеста студентов против администрации академии, выполнявшей чисто полицейские функции, был исключен из академии, арестован и выслан из Москвы. ‘Во время студенческих беспорядков,— пишет Короленко в своей автобиографии,— как депутат, избранный товарищами для подачи коллективного заявления, был выслан сначала в Вологодскую губернию, откуда возвращен в Кронштадт… под надзор полиции. По прошествии года переселился в Петербург, где вместе с братьями зарабатывал средства к жизни разными профессиями: уроками, рисованием и главным образом корректурой’. Корректором он работал в мелкой, захудалой петербургской газете ‘Новости’, рассчитанной на удовлетворение обывательских вкусов. Разумеется, работа в этой газете ни в какой степени не могла удовлетворить Короленко. Он помышляет о литературном творчестве и пишет свой первый рассказ — ‘Эпизоды из жизни искателя’ (1879). Характер этого рассказа определен эпиграфом, взятым из поэмы Некрасова ‘Кому на Руси жить хорошо’:
Средь мира дольного
Для сердца вольного
Есть два пути.
Взвесь силу гордую,
Взвесь волю твердую —
Каким идти.
Герой рассказа выбирает для себя трудный путь служения народу и отказывается от личного счастья. Это соответствовало настроению самого Короленко. В то время ему казалось, что движение народников способно победить самодержавие и что для этого необходимы только усилия передового общества. Как об этом можно судить по воспоминаниям современников, близко стоявших к общественному движению 70-х годов, на квартире Короленко скрывались участники революционного подполья, хранилась недозволенная к распространению литература. Короленко готовился к деятельности пропагандиста и для того, чтобы иметь возможность легче войти в народную жизнь, изучал сапожное ремесло.
В марте 1879 года, после таких знаменательных событий конца 70-х годов, как похороны Некрасова, принявшие характер антиправительственной демонстрации, и убийство шефа жандармов Мезенцева, Короленко, по подозрению в печатании и распространении революционных воззваний, был снова арестован и заключен в Литовский замок. Летом 1879 года он был выслан в Глазов — глухой городок Вятской губернии. В ссылку Короленко ехал с сознанием необходимости сближения с народом, отвлеченные представления о котором должны были быть проверены — как это ему казалось — действительностью, треэвой и истинной. Полный энергии и молодой силы, он даже ссылку готов был рассматривать под углом зрения практического изучения жизни народа. С одного из этапов на пути в Глазов он писал своему другу по Петровской академии В. Н. Григорьеву: ‘Вы помните, что я мечтал о летнем путешествии,— ну вот хоть на привязи, а путешествую’.
В эту пору у Короленко окончательно созрело желание всерьез приняться за литературную работу. В 1880 году появился в печати рассказ ‘Ненастоящий город’, где, сильно подражая, по признанию самого Короленко, Успенскому, он изображал Глазов.
В ссылке Короленко был поставлен в тяжелейшие условия полицейских преследований и прямых утеснений. Исправник проверял его переписку, устраивал обыски, подслушивал разговоры. Для работы в таких условиях нужны были исключительное упорство, вера в свои силы, умение преодолевать трудности. Было ли все это у молодого Короленко? Вот как он сам отвечает на этот вопрос в письме из Глазова к сестрам: ‘…живем ли мы изо дня в день, как придется, или есть у нас желание и сила поработать, над собой хотя бы, есть цели впереди? — Есть. Можно ли работать над собой, стремиться и ‘достигать’ в этом направлении в нынешней обстановке, в богоспасаемом граде Глазове?..— Можно, можно везде, где есть люди’. Эта уверенность в своих силах не покидает Короленко и в следующие периоды его скитаний по ссылкам.
В октябре 1879 года ‘в отвращение влияния его самостоятельных и дерзких наклонностей на других политических ссыльных, имеющих молодые лета’, как писал глазовский исправник в докладе по начальству, Короленко вновь был выслан, теперь в наиболее отдаленный район глазовского уезда — Березовские Починки. ‘Это ни село, ни деревня даже,— писал Короленко,— это просто несколько дворов, рассеянных на расстоянии 15—20 верст среди лесной и болотистой местности’. В Березовских Починках проявилась одна из самых характерных черт Короленко: его глубокая близость к народу. В письмах из Березовских Починок он неоднократно пишет о стремлении быть полезным людям, среди которых он жил, и когда он писал в одном из своих писем к родным: ‘Начинаю карьеру сапожника’ — в этом не было ни рисовки, ни забавы, ни какого-либо позерства. В этом занятии Короленко видел живую необходимость. Он стремился к тому, чтобы на него не смотрели как на барина, и в одном из своих писем с большим удовлетворением рассказывает о том, что березовские крестьяне относятся к нему с уважением и называют его ‘мужиком работным’. В то же время работа сапожника давала ему возможность непосредственного общения с крестьянами. В своих письмах он настойчиво просит прислать ему сказку Щедрина ‘Как мужик двух генералов прокормил’, видимо желая использовать ее в пропагандистских целях. ‘Я здесь, к счастью,— пишет Короленко в письме от 11 января 1880 года,— не лишен возможности потолковать по душе с людьми, которым понятны не одни непосредственные брюховые интересы, и здесь выпадают хорошие, чистые минуты, когда забываешь и болота и леса и когда удается потолковать об окружающих, порой невеселых впечатлениях, разобраться в них, а там опять станешь свежее и бодрее смотришь на свет’. Здесь Короленко, столкнувшись с жизнью крестьян, смог убедиться в иллюзорности народнических представлений об идеальном устройстве крестьянского быта.
Березовскими Починками не окончились ссыльные скитания молодого писателя. Вятская администрация не оставляла в покое Короленко, видя в нем весьма опасного врага самодержавия. В январе 1880 года против него было затеяно новое дело. Он обвинялся в самовольных отлучках с места ссылки и в недозволенных связях с политическими ссыльными. Вероятней всего, личность Короленко продолжала интересовать и высшие полицейские власти в связи с усилившейся деятельностью народовольцев. Вскоре после покушения на Александра II в январе 1880 года Короленко был арестован, доставлен в Вятку, а затем заключен в вышневолоцкую политическую тюрьму. Предполагалась ссылка его в Восточную Сибирь, но из Томска писатель был возвращен на поселение в Пермскую губернию.
Находясь в Перми на положении ссыльного, Короленко перепробовал несколько профессий: сапожника, табельщика, письмоводителя стола статистики на Уральско-Горнозаводской железной дороге. Здесь он работает до 11 августа 1881 года — дня очередного ареста, после которого последовала самая длительная и самая отдаленная ссылка.
1 марта 1881 года был убит народовольцами Александр II. Правительство Александра III потребовало, чтобы часть политических ссыльных была приведена к специальной присяге. Текст такой присяги получил и Короленко, но подписать его демонстративно отказался. В заявлении на имя пермского губернатора Короленко называет факты дикого произвола царской власти, действия которой направлены исключительно на подавление, народа. Вот почему, пишет Короленко, ‘совесть запрещает мне произвести требуемое от меня обещание в существующей форме’. ‘Я не мог поступить иначе’,— сообщал он тогда в письме к брату.
В отказе от присяги полицейские власти усмотрели особо ‘враждебное настроение’. В дело ‘государственного преступника’, ‘сапожника и живописца’, как именовался Короленко в жандармских документах, была дополнительно внесена резкая характеристика, требовавшая самых суровых мер наказания. Его арестовали и, соблюдая особые предосторожности, как крайне опасного преступника увезли в Сибирь. Не зная, что его ждет в дальнейшем, доведенный до отчаяния Короленко, находясь в одиночке военно-каторжного отделения тобольской тюрьмы, написал стихотворение, где выразил невеселые, свои настроения:
Вкруг меня оружье, шпоры,
Сабли звякают, бренчат,
И у ‘каторжной’ затворы
На пол падают, гремят.
И за мной закрылись двери,
Застонал, звеня, замюк…
Грязно, душно, стены серы…
Мир — тюрьма… Я одинок…
А в груди так много силы,
Есть чем жить, страдать, любить,
Но на дне тюрьмы-могилы
Все приходится сложить…
Страшно… Светлые мечтанья
Вольной юности моей
И святые упованья
В силу гордую идей
Смолкли все и в миг единый
Улеглись в душе на дне…
Божий мир сошелся клином,
Только свету, что в окне!..
Пессимистические мотивы стихотворения выражали собой настроение лишь минуты, ибо никогда больше они не повторялись ни в письмах, ни в творчестве Короленко.
В декабре 1881 года Короленко был доставлен в слободу Амгу Якутской области, расположенную в нескольких стах километров от Вилюйска, где в ту пору томился Чернышевский. Здесь в тяжелых условиях жизни, вдали от каких-либо культурных центров началась его работа над такими произведениями, как ‘Сон Макара’, ‘Убивец’, ‘В дурном обществе’. Однако выступать в печати ему было категорически запрещено. ‘Исправник прямо объявил мне,— писал Короленко в одном из своих писем из Амги,— что писать для печати безусловно не допускается’.
Вспоминая о своих ссыльных скитаниях, Короленко иронически писал, что ‘в народ’ он ‘был доставлен на казенный счет’. Жизнь в Амге столкнула его с новыми для него формами народного быта и поставила, как он сам об этом сказал, ‘в отношения полного равенства’ с народом: он шил сапоги, выполняя заказы ‘на сторону’, и пахал землю. В то же время Короленко с глубоким вниманием изучал жизнь якутского народа, записывал фольклор, знакомился с языком. Впечатления тех лет послужили основанием для целого ряда сибирских рассказов и очерков, которые составили значительную часть в творческом наследии писателя. В 1885 году Короленко получил разрешение возвратиться в Европейскую Россию без права жительства в столичных городах. Он поселился в Нижнем-Новгороде, где и прожил более десяти лет.

II

Свое литературное призвание Короленко осознал еще в юношеские годы. Как говорил сам писатель, у него еще ‘с юности была привычка облекать в слова свои впечатления, подыскивая для них наилучшую форму, не успокаиваясь, пока не находил ее’.
Впервые Короленко выступил в печати в 1878 году. Это была газетная статья об уличном происшествии, в котором писатель разглядел проявление полицейского произвола над петербургской беднотой.
В следующем году появились в печати ‘Эпизоды из живни искателя’, а вскоре ‘Ненастоящий город’ и ‘Яшка’ (1880). Уже в ‘Ненастоящем городе’ Короленко достигает значительного мастерства. В правдивом изображении заколустного города, жизнь которого ‘бьется в тоске и скудости’, а сам он напоминает ‘амфибию с недоразвившимися задатками’, проявилось стремление Короленко к реализму, к глубоко правдивому изображению действительности. Писатель подводил читателя к мысли, что выход из того тоскливого прозябания, в которое была погружена жизнь ‘ненастоящего города’, не в возврате к первобытным формам существования, о чем говорила народническая литература, а в развитии промышленности, в установлении новых отношений между городом и деревней, которые породят новых, настоящих людей и откроют дальнейшую перспективу борьбы за народное счастье.
Однако наиболее значительным из рассказов, появившихся в печати до амгинской ссылки, следует признать ‘Яшку’. Основной персонаж этого рассказа — крестьянин, заключенный в тюремную камеру для умалишенных за то, что он открыто протестовал против полицейского произвола и обличал ‘неправедных’ начальников. В его протесте писатель видит ‘смесь мифологии и реализма’. Яшка верит в отвлеченную идею добра, в несуществующий ‘прав-закон’, который якобы уже установлен, но скрыт от народа ‘беззаконниками’, в то же время его протест направлен против кабалы и рабства, действительно существующих в жизни,— и в этом смысле он трезвый реалист. Для Короленко важна именно эта сторона характера Яшки — его непримиримое, не знающее компромиссов возмущение против реальных условий жизни. В не вошедшем в текст рассказа обращении к читателю Короленко следующим образом объяснял общественный смысл протеста Яшки: ‘Яшка, сказать правду, немножко смешон, несмотря на весь трагизм своего положения. Но знаете ли вы, откуда Яшка пришел, видели ли вы его в нормальных условиях, знаете ли вы среду и условия, его породившие, думаете ли вы, что все Яшки помешены уже в каморки, что жизнь не выведет их легионы из среды, мирно поившей телят. Конечно, если вы во всем этом уверены, то ответ ясен: погибнет Яшка безвестною смертию, и жизнь пройдет над его костьми… Но если бы… если бы количественно вопрос решился в пользу Яшки? Представьте, что, как грибы после дождика, пойдут из почвы Яшки за Яшками, все такие же неуклонные, непримиримые, всеотрицающие, и громко постучат в двери общественной жизни. Ведь тогда дело компромиссов, быть может и плодотворных и неуклонно прогрессивных, может взлететь на воздух, не дойдя и до одной десятой естественного пути своего. Тогда жизнь будет за Яшками, а дело компромиссов проиграет перед неумолимым судом истории’. В этих словах, напоминающих по стилю щедринскую прозу, особо подчеркивается стихийная сила Яшкиного протеста, в котором Короленко видел проявление все нарастающего народного негодования.
‘Яшкой’ Короленко начинал одну из центральных тем своего творчества: тему свободолюбия и протеста. Характерен в этом отношении и рассказ ‘Чудная’. Необычна судьба этого замечательного произведения Короленко. Рассказ был написан в вышневолоцкой тюрьме, тайно от надзирателей, и так же тайно передан на волю. Разумеется, он не мог появиться в русской печати того времени и распространялся нелегально. По одному из таких нелегальных изданий, ‘Чудная’ была переведена на украинский язык и издана Ив. Франко. Только в 1905 году Короленко удалось напечатать рассказ под заглавием ‘Командировка’ в ‘Русском богатстве’. По существу ‘Чудная’ посвящена той же теме, что и ‘Яшка’: душевной стойкости, непоколебимому мужеству и упорству. Сюжет рассказа несложен. Девушка-революционерка попадает в ссылку. Она больна, физически совершенно беспомощна, и условия ссылки для нее гибельны. Злая грубость полицейщины и суровая зима одерживают верх над ее слабой природой, но в то же время духовно — это победа непреклонной принципиальности, человеческого достоинства над той же самой действительностью, которая ее убивает. ‘Сломать ее… можно… ну, а согнуть…— не гнутся этакие’,— говорится о ней в рассказе.
Ранние рассказы Короленко — ‘Ненастоящий город’, ‘Яшка’ и ‘Чудная’ — объединяет нечто общее: писательское раздумье над тем, что в жизни является ‘настоящим’, что является залогом дальнейшей борьбы и дальнейшего развития. Короленко не находит ничего этого в жизни погрязшего в тину обывательщины захолустного городка. Яшка посажен в камеру для умалишенных, ‘чудной’ называют девушку, не пожелавшую приспособиться к омерзительным условиям жизни. Но именно в них, в их характерах, во всем резко очерченном облике людей, поднявшихся до самопожертвования в своем протесте против полицейского насилия и произвола, Короленко видит первые признаки нарастающей волны будущих революционных потрясений.
После возвращения Короленко из амгинской ссылки появляется большая группа его рассказов и повестей, в которых читатель того времени увидел уже зрелого художника, принесшего в литературу новые образы и новые темы. Он как бы сказал читателю то, что тогда ожидалось, но никем еще не было сказано с такой силой и определенностью.
После убийства народниками Александра II в стране начаяся период жестокой реакции. В среде народнической интеллигенции участились случаи политического ренегатства, открытого предательства. Народники встали на путь либерального приспособления к буржуазной действительности. В литературе усиливается влияние натурализма с его призывом к отказу от высоких задач искусства, низводящим литературу на уровень пассивного отражения жизни. Однако состояние общественной мысли в России 80-х годов определялось не только этим.
В. И. Ленин писал: ‘…мы, революционеры, далеки от мысли отрицать революционную роль реакционных периодов. Мы знаем, что форма общественного движения меняется, что периоды непосредственного политического творчества народных масс сменяются в истории периодами, когда царит внешнее спокойствие, когда молчат или спят (повидимому, спят) забитые и задавленные каторжной работой и нуждой массы, когда революционизируются особенно быстро способы производства, когда мысль передовых представителей человеческого разума подводит итоги прошлому, строит новые системы и новые методы исследования’ {В. И. Ленин, Сочинения, т. 10, стр. 230.}.
В эту пору русская наука обогащалась бессмертными трудами Д. И. Менделеева, И. М. Сеченова, К. А. Тимирязева, а русское искусство — великими произведениями Л. Н. Толстого, П. И. Чайковского, И. Е. Репина, А. П. Чехова. К числу передовых людей этой эпохи принадлежал и Владимир Галактионович Короленко. Он выступает горячим защитником человека от враждебных сил собственнического строя, певцом человеческой воли, смелых порывов и помыслов. Это сразу выдвинуло Короленко как писателя, продолжавшего традиции русской демократической литературы с ее призывами к борьбе за народное счастье.
Первая книга Короленко, вышедшая в 1886 году, получила восторженный отзыв Чехова. Рассказ ‘Соколинец’ он назвал ‘самым выдающимся произведением последнего времени’. Найдя в молодом писателе близкие для себя настроения, Чехов в письме к Плещееву от 9 апреля 1888 года писал о Короленко, что ‘идти не только рядом, но даже за этим парнем весело’. Радостно приветствовал Короленко Гаршин, который почувствовал его непримиримое отношение к модному тогда натурализму. ‘Я ставлю его ужасно высоко и люблю нежно его творчество,— писал Гаршин в 1886 году.— Это еще одна розовая полоска на небе, взойдет солнце, еще нам неизвестное, и всякие натурализмы, боборыкизмы и прочая чепуха сгинет’. Вернувшийся из многолетней ссылки Н. Г. Чернышевский с удовлетворением отметил появление в литературе Короленко. ‘Это большой талант, это тургеневский талант’,— сказал о Короленко Чернышевский.
Короленко пишет о неведомых до того в русской литературе якутских крестьянах, ленских ямщиках, с новой остротой и силой он выводит типы обездоленных людей, протестующих против несправедливого устройства общества, полных стремлений к иной жизни. Он противопоставляет их, простых людей, которые в своем стремлении к свободе и счастью поднимаются над страшной своей жизнью, ‘добропорядочному’ буржуазно-дворянскому обществу с его ложью и душевной пустотой. Знаменательно, что один из ранних рассказов Короленко ‘Федор Бесприютный’ был запрещен цензором по причине ‘морального превосходства каторжника’ над жандармским полковником.
Повесть ‘В дурном обществе’ (1885) вводит нас в мир городской бедноты, людей ‘дна’, ведущих какую-то нечеловеческую, тяжелую жизнь, вынужденных ютиться в могильном склепе, всем своим существом враждебных так называемому ‘порядочному’ обществу. ‘Город их не признавал,— рассказывает Короленко о своих ‘проблематических натурах’,— да они и не просили признания: их отношения к городу имели чисто боевой характер: они предпочитали ругать обывателя, чем льстить ему,— брать самим, чем выпрашивать. Они или жестоко страдали от преследований, если были слабы, или заставляли страдать обывателей, если обладали нужною для этого силой. Некоторые из этих фигур были отмечены чертами глубокого трагизма’. Писатель рассказывает о страшной жизни детей, не имеющих родного угла, маленьких бездомных бродяг, которые с колыбели должны переносить ужасы голодного нищенского существования. Знаменательно то, что Короленко пишет об этих детях с такой нежностью и проникновенностью, которая превращает эту повесть в страстную защиту обездоленных. Именно в ‘дурном обществе’ маленький герой повести находит истинную дружбу и любовь и получает первый урок подлинного гуманизма.
В одной из своих статей Короленко писал: ‘Заслуга реалистов-художников состоит в изучении человека всюду, где он проявляется’. Сам Короленко нашел черты человечности в людях ‘дна’, отщепенцах общества, заброшенных на край света бедняках-крестьянах.
Характерен в этом отношении и рассказ ‘Убивец’ (1882). Герой рассказа Федор Силин — сибирский крестьянин — мучительно ищет правду. Этот глубоко симпатичный и честный человек, наделенный громадной физической силой и большой душой, случайно попадает под влияние секты ‘покаянников’. ‘Согреши,— говорят ему,— познаешь сладость покаяния’. Его толкают на совершение преступления — на убийство женщины и ее детей. Но в самую решительную минуту Федору Силину приходит на помощь сознание справедливости, и силу свою он обращает против того, кто заставлял его пойти на преступление.
Особую известность получил рассказ ‘Сон Макара’ (1885), которым Короленко продолжил свою литературную деятельность по возвращении из ссылки. В расскаее отражены наблюдения писателя над жизнью амгинского крестьянина, которого ‘гоняли всю жизнь… старосты и старшины, заседатели и исправники, требуя подати, гоняли попы, требуя ругу, гоняли нужда и голод, гоняли морозы и жары, дожди и засухи, гоняла промерзшая земля и злая тайга!..’ В образе Макара Короленко соединил индивидуальные черты амгинского крестьянина с народным образом Макара, на которого, как известно, ‘валятся все шишки’. Заслуга писателя состояла в том, что он рассказал не только о злой доле крестьянина, но с особой силой подчеркнул возможность его протеста, аргументировал силу его возмущения, готовности к борьбе. Придав рассказу фантастический характер, Короленко позволил своему герою открыто высказаться о несправедливо устроенной жизни и потребовать для себя человеческого счастья. Гнев Макара превращается в социальный протест против несправедливого общественного строя царской России, при котором громадное большинство народа находилось на положении Макара.
Проблема освобождения народа поставлена в аллегорической форме в ‘Сказании о Флоре, Агриппе и Менахеме, сыне Иегуды’. (1886). Подобно горьковскому герою Данко, который десятилетием позднее с новой силой выразит настроение ‘великой любви к людям’, герой этого рассказа Короленко — Менахем ‘по мере того, как ненавистный гнет усиливался, отдавал свое сердце народу — сердце, горевшее любовью’. Своим личным примером он поднимает угнетенный народ на борьбу с врагами и побеждает в споре с теми, кто утверждал смирение.
В этом рассказе, как и в ряде других, Короленко выступает против учения Л. Толстого о непротивлении злу, имевшего распространение в середине 80-х годов среди части интеллигенции. ‘Я не могу считать насильником,— говорит Короленко в письме к А. И. Эртелю,— человека, который один защищает слабого и измученного раба против десяти работорговцев. Нет, каждый поворот его шпаги, каждый его удар для меня — благо. Он проливает кровь? Так что же? Ведь после этого и ланцет хирурга можно назвать орудием зла!’
Одна из центральных тем творчества Короленко — человеческое счастье, полнота духовной жизни. ‘Человек создан для счастья, как птица для полета’,— говорит один из героев Короленко. Но с горькой иронией писатель называет рассказ, где произносится эта формула жизни, ‘Парадоксом’. ‘Весь организм орла,— писал в 1903 году А. В. Луначарский об этом расскаве Короленко,— приспособлен к могучим полетам, и весь организм его есть парадокс, когда он сидит в клетке, и такой же парадокс современный человек и современное человечество’. Как птица не может летать, когда у нее связаны крылья, так не может быть счастлив и человек в неволе. Вопросу о том, что такое счастье, где его границы и в чем его смысл, посвящает Короленко одно из наиболее значительных своих произведений — повесть ‘Слепой музыкант’, впервые опубликованную в 1886 году.
Герой повести Петр Попельский слеп от рождения. Еще в раннем детстве он воспринимает свою слепоту как несчастье. Со временем ему начинает казаться, что он навсегда выброшен из жизни в темный, отгороженный от зрячих людей мир. В нем развивается деспотичность, слепота грозит стать единственным предметом его переживаний.
Лишив мальчика зрения, природа в то же время щедро наградила его в другом отношении: с детских лет Петр обнаруживает незаурядные музыкальные способности. Но история слепого как музыканта начинается с того момента, когда Петр Попельский знакомится с народной музыкой. Талантливые песни конюха Иохима, в которых нашли свое отражение и стремление украинского народа к лучшей доле, и печаль, и удаль, пробудили в мальчике любовь к музыке и приобщили его впервые к жизни родного народа. ‘Это увлечение музыкой стало центром его умственного роста… Заинтересованный песней, он знакомился с ее героями, с их судьбой, с судьбой своей родины’.
Большую роль в воспитании слепого музыканта сыграл брат его матери, дядя Максим. В молодости дядя Максим героически сражался в отрядах Гарибальди за освобождение Италии. Изувеченный австрийскими шашками, Максим поселился в семье сестры, где родился слепой мальчик. Старый гарибальдиец посвящает себя воспитанию слепого музыканта и в этом находит смысл собственной жизни. ‘Кто знает,— думал он,— ведь бороться можно не только копьем и саблей. Быть может, несправедливо обиженный судьбою подымет со временем доступное ему оружие в защиту других, обездоленных жизнью, и тогда я недаром проживу на свете, изувеченный старый солдат…’ В мысли о возможности воспитать из слепого активного участника жизни дядю Максима укрепляет судьба легендарного слепого бандуриста Юрка, который, несмотря на свою слепоту, участвовал в походах, и был со славою погребен в одной могиле с казачьим атаманом. Оба они погибли в бою с врагами родины, и имена их сохранились как равные в народной легенде.
Дядя Максим помогает слепому музыканту переосмыслить свою жизнь, осознать, что подлинное счастье человека невозможно вне общества, в отрыве от жизни народам
История слепого мальчика, ставшего знаменитым музыкантом,— это не только борьба незрячего человека с тяжелым физическим недугом. В полном согласии с тезисом Добролюбова о том, что человек не может ‘успокоиться на своем одиноком, отдельном счастье’, Короленко в ‘Слепом музыканте’ намечает путь служения народу как единственно возможное осуществление счастья. Победа над тьмой в повести ‘Слепой музыкант’ достигается близостью к народу, пониманием его жизни, его поэзии. ‘Да, он прозрел…— пишет Короленко.— На место слепого и неутолимого эгоистического страдания он носит в душе ощущение жизни, он чувствует и людское горе, и людскую радость…’ Это духовное прозрение и побеждает его личное горе, из которого, казалось, не было выхода. Имея в виду неполноту личного счастья в отрыве от жизни народа, от его борьбы за счастье общее, М. И. Калинин в своем выступлении 25 октября 1919 года на митинге, посвященном обороне Тулы от Деникина, упомянул об этой повести. ‘Величайший художник слова, Короленко в своем ‘Слепом музыканте’,— говорил М. И. Калинин,— ясно показал, как проблематично, непрочно это отдельное человеческое счастье… Человек… может быть счастлив только тогда, когда всеми нитями своей души, когда всем телом и всем сердцем спаян он со своим классом, и только тогда его жизнь будет полна и цельна’ {М. И. Калинин, За эти годы. Книга 3-я, 1929, стр. 188—189.}. В этом своем произведении Короленко утверждает глубоко прогрессивную мысль о том, что личность возвышается только в том случае, если живет одной жизнью с народом, если отдает себя служению обществу.
С самого начала своего литературного пути Короленко выступает горячим сторонником общественного назначения литературы, убежденным противником буржуазного объективизма в искусстве. В согласии с эстетикой революционных демократов Чернышевского и Добролюбова, для которых литература была орудием борьбы за освобождение народа, Короленко свою писательскую задачу видел в активном вмешательстве в жизнь общества. ‘Если… жизнь есть движение и борьба,— писал Короленко в дневнике в 1888 году,— то и искусство, верное отражение жизни, должно представлять то же движение, борьбу мнений, идей…’ Называя литературу ‘зеркалом жизни’, Короленко писал в том же дневнике: ‘Литература, кроме ‘отражения’,— еще разлагает старое, из его обломков созидает новое, отрицает и призывает… Как ноги уносят человека, положим, от холода и тьмы к жилью и свету, так слово, искусство, литература — помогают человечеству в его движении от прошлого к будущему’.
В творчестве самого Короленко такое понимание задач литературы проявилось прежде всего в его типических обобщениях, в лирико-романтической окраске рассказов, наконец прямо и непосредственно — в обширной, общественно-активной публицистике. Выбранная писателем форма рассказа, где существенным элементом являлись публицистические отступления, давала возможность Короленко, не нарушая художественной композиции произведения, высказать свое отношение к изображаемым событиям и лицам, подчеркнуть остроту вопроса, усилить эмоциональное воздействие образа.
В изображении народной жизни Короленко резко отходит от приемов народнической беллетристики. Вспоминая о настроениях, вызванных творчеством Короленко в народнической среде конца 80-х, начала 90-х годов, Горький писал: ‘Он был в ссылке, написал ‘Сон Макара’ — это, разумеется, очень выдвигало его. Но — в рассказах Короленко было нечто подозрительное, непривычное чувству и уму людей, плененных чтением житийной литературы о деревне и мужике’.
В своем творчестве Короленко изображал живые народные характеры, лишенные народнической слащавости, сохранившие черты действительного героизма, выражавшего демократический протест масс против социального угнетения существовавшего тогда строя.
Основное место в творчестве Короленко занимает образ простого русского человека, увидевшего уродства капиталистической действительности, страстно ищущего правду и стремящегося к иной, лучшей жизни. Короленко пишет о людях самых широких демократических кругов, с проникновением большого художника подмечая свободолюбие народа, то типическое, все развивающееся в характере трудящихся масс, что впоследствии сыграло важную роль в революционном преобразовании страны. С большим удовлетворением художник наблюдает поднимающуюся волну народного негодования и протеста.
В ряде своих высказываний Короленко выступает против народнической реакционной теории о ‘героях и толпе’, которая рассматривала народ как слепую инертную массу. ‘То, что мы называем героизмом,— писал Короленко в дневнике за 1887 год,— свойство не одних героев… Они не отличаются от массы качественно и даже в героизме массы почерпают свою силу. Они продукт массы и потому могут совершать подвиги героизма. Таким образом открыть значение личности на почве значения массы — вот задача нового искусства’.
‘Теперь уже ‘героизм’ в литературе,— писал Короленко в письме к Н. К Михайловскому в 1888 году,— если и явится, то непременно ‘не из головы’, если он и вырастет, то корни его будут не в одних учебниках политической экономии и не в трактатах об общине, а в той глубокой психической почве, где формируются вообще человеческие темпераменты, характеры и где логические взгляды, убеждения, чувства, личные склонности — сливаются в одно психически неделимое целое, определяющее поступки и деятельность живого человека… И тогда из синтеза реализма с романтизмом возникнет новое направление художественной литературы…’
В свете этих взглядов Короленко понятно и то искреннее восхищение, с которым он встретил ранние рассказы Горького и особенно ‘Челкаш’.

III

Широкое изображение жизни русской провинции 80—90-х годов дает Короленко в рассказах и очерках нижегородского периода. Появляются такие его произведения как ‘Река играет’, ‘За иконой’, ‘Павловские очерки’, ‘В пустынных местах’, ‘На затмении’, ‘В голодный год’, ‘В облачный день’. Реалистическое мастерство писателя находит в них свое дальнейшее раввитие и совершенствование. В то же время в творчестве этого периода поднимаются и новые существенные вопросы общественного развития, которые в те годы не могли не захватить такого чуткого и внимательного к жизни художника, каким был Короленко. Претерпевают изменения и художественные формы творчества писателя. Многие общественные проблемы, которые решал Короленко на первых порах своего творчества, нередко прибегая к аллегории, к условно-историческому плану сюжета, теперь ставятся на строго фактическом, глубоко изученном и достоверном материале живой действительности. Именно в эту пору Короленко разрабатывает форму путевых очерков, в которых художественное повествование легко и свободно сливается с элементами публицистики. В таких классических образцах этого жанра, какими являются ‘В пустынных местах’, ‘Павловские очерки’, ‘Река играет’, ‘Наши на Дунае’, Короленко мастерски сочетал и чисто художественное изображение действительности и публицистические размышления по поводу конкретных явлений жизни.
Основные вопросы, которые встали перед писателем еще в конце 80-х годов, были связаны с процессом проникновения капитализма в деревню. В освещении этих вопросов он решительно отходит от народнических беллетристов, которые настойчиво продолжали, по замечанию Короленко, рассматривать действительность ‘сквозь призму благонамеренной идеалистической народнической лжи’.
Особое значение имели его ‘Павловские очерки’, посвященные жизни кустарей известного села Павлово, близ Нижнего-Новгорода. В народнической литературе это село с его старинными кустарными промыслами рассматривалось как пример некапиталистического уклада, сохранившего якобы характер ‘народного производства’. Вышедшие в 1890 году ‘Павловские очерки’ вскрыли резко противоположное тому, что вопреки жизненной правде утверждали народники. Уже в первой вступительной главе очерков Короленко иронизирует над представлением о селе Павлове, как ‘оплоте нашей самобытности’ от вторжения капитализма. Писатель развернул яркую картину жизни павловских кустарей, их непомерно тяжелого труда и полной зависимости от хищнической ‘скупки’. Для Короленко не было сомнения, что кустари, работающие на дому и продающие изделия своего труда капиталисту-скупщику, давно уже утеряли свою хозяйственную самостоятельность, а форма их эксплуатации через скупщика носит наиболее варварский и особенно тяжелый характер.
Короленко рассказал о бесчеловечных формах ‘прижима’ кустарей, которые применял капиталист-скупщик. Здесь и знаменитый ‘промен’, то есть удержание из заработка кустаря в пользу скупщика за размен денег, и ‘третья часть’ — особая форма ‘прижима’, когда кустарь должен был обязательно забирать у скупщика ненужные ему товар, и штрафы, и удержание из заработка кустаря, носившее название ‘на гуся’. ‘Вот этаким способом с нашего брата по две шкуры и спускают’,— говорит один из кустарей автору очерков. Создавая картины жизни кустарей, Короленко подводит читателя к мысли о том, что кустари подвергаются наиболее жестокой эксплуатации. ‘Нищета есть везде,— писал Короленко,— но такую нищету, за неисходною работой, вы увидите, пожалуй, в одном только кустарном селе. Жизнь городского нищего, протягивающего на улицах руку, да это рай, в сравнении с этою рабочею жизнью!’
‘Мы подошли,— пишет Короленко в ‘Павловских очеркак’,— к крохотной избушке, лепившейся к глинистому обрыву. Таких избушек в Павлове много, и снаружи они даже красивы: крохотные стены, крохотные крыши, крохотные окна. Так и кажется, что это игрушка, кукольный домик, где живут такие же кукольные, игрушечные люди.
И это отчасти правда… Когда мы, согнув головы, вошли в эту избушку, на нас испуганно взглянули три пары глаз, принадлежавших трем крохотным существам.
Три женские фигуры стояли у станков: старуха, девушка лет восемнадцати и маленькая девочка лет тринадцати. Впрочем, возраст ее определить было очень трудно: девочка была как две капли воды похожа на мать, такая же сморщенная, такая же старенькая, такая же поразительно худая.
Я не мог вынести ее взгляда… Это был буквально маленький скелет, с тоненькими руками, державшими тяжелый стальной напильник в длинных костлявых пальцах. Лицо, обтянутое прозрачной кожей, было просто страшно, зубы оскаливались, на шее, при поворотах, выступали одни сухожилия… Это было маленькое олицетворение… голода!..
Да, это была просто-напросто маленькая голодная смерть за рабочим станком. Того, что зарабатывают эти три женщины, едва хватает, чтобы поддерживать искру существования в трех рабочих единицах кустарного села’.
Создавая страшную картину нищенского существования кустарей, Короленко показывает, что причина этого не в субъективных качествах скупщика, о чем неизменно говорили народники, а в самом характере капиталистического производства. Неизбежность эксплуатации кустарей в тех условиях писатель подчеркивает следующей формулой: ‘конкуренция — пресс… кустарь — материал, лежащий под прессом, скупщик — винт, которым пресс нажимается’.
Подойдя таким образом к пониманию законов капиталистического производства, Короленко, однако, в конце своих очерков предлагает чисто народническое решение вопроса, наивно указывая на организацию складочных артелей и ссудно-сберегательных товариществ как на выход из положения. К чести писателя следует сказать, что, готовя следующую публикацию очерков, Короленко исключил из текста обращение к обществу с призывом ‘организации и устроения’ и отказался от народнических иллюзий.
‘Павловские очерки’ — одно из самых замечательных произведений русской литературы, посвященных жизни кустарей. Наряду с достоверностью фактов и глубиной анализа мы находим в них живые, полные ярких красок описания жизни рабочего села и художественно законченные образы представителей ‘скупщицкого сословия’ и рабочих-кустарей. В книге ‘Развитие капитализма в России’ В. И. Ленин при характеристике положения кустарей сослался на ‘Павловские очерки’ Короленко {В. И. Ленин, Сочинения, т. 3, стр. 382.}.
Кропотливо изучая положение деревни, Короленко, подобно Глебу Успенскому, хорошо видел, что ‘признаком времени’ становится резкое расслоение крестьянства и распад всех ‘устоев’. Гармония интересов ‘единого крестьянства’, которая на все лады воспевалась в либерально-народнической литературе, представляется писателю-реалисту сплошной фикцией. ‘Нет просто мужика,— пишет Короленко в очерках о голодном годе,— есть бедняки и богачи, хозяева и работники’. Однако совершенно естественно, что он не ограничивается только констатацией факта широкого проникновения капитализма в деревню. ‘Признать наступление капиталистической эры совершившимся фактом,— пишет Короленко Сведевцову-Ивановичу 17 января 1896 года,— …не значит помириться со всеми ее последствиями’.
К началу 90-х годов относится книга очерков Короленко ‘В пустынных местах’. Это своеобразная история путешествия автора по Ветлуге и Керженщу. Тема этих очерков — уходящее прошлое и новое, рубеж двух эпох. Писатель видел, как умирает ‘старая Русь’ и в отдаленные, глухие места Керженца и Ветлуги приходят буржуазные порядки. Короленко далек от идеализации ‘пустынных мест’ с их первобытной стариной, но и в том новом, что несут с собой эти буржуазные порядки, писатель видел новую форму кабалы для народа.
Зиму 1892 года Короленко провел в Лукояновском уезде Нижегородской губернии. Это был один из уездов, сильно пострадавших от голода, наступившего после неурожайного лета 1891 года. Крестьяне умирали целыми семьями, хозяйства их были разорены до основания. Короленко видел ‘мужиков и подростков с нетвердой, шатающейся походкой, с лицами землистого цвета’. Тогда же реакционная газета ‘Московские ведомости’ выступила с обвинениями крестьян в ‘пьяном разгуле’ и в лени, от которых якобы и зависел голод. Короленко ответил очерками ‘В голодный год’. Он подверг беспощадной критике ‘невежественную, консервативную’ лживость реакционной газеты и показал истинные причины крестьянского разорения.
Очерки вызвали большое беспокойство в цензуре, усмотревшей в книге Короленко идеи крестьянской революции. ‘Вот до чего договорился г. Короленко,— писал цензор,— откровенно братаясь на страницах подцензурного журнала в единомыслии с органами подпольной прессы’.
На примере ‘крепостнического уезда’, как называет Корошенко Лукояновский уезд, писатель убедился в живучести крепостнических порядков в России 90-х годов.
С большой силой написана им в манере Щедрина сказка ‘Стой, солнце, и не движись, луна!’, направленная против стремления реакции повернуть историю назад и ‘течение времени прекратить’. В сатирических образах воеводы Устаревшего, полицейских Негодяева и Мрак-Могильного легко было рассмотреть реальные фигуры самодержавия и прежде всего самого царя, а во всей картине сказочного воеводства гиперболически, в заостренной форме выведены действительные силы реакции.
О грубом насилии над человеком в буржуазно-дворянском обществе рассказал Короленко в одном из значительных произведений сибирского цикла — ‘Ат-Даване’ (1892). Подобно гоголевскому Акакию Акакиевичу, герой этого расскаеа, ‘маленький человек’ Кругликов, погибает из-за бесчеловечного отношения к нему людей, стоящих над ним. Печальная история Кругликова, который по прихоти своего начальника должен был сватать для него свою невесту, отношение к нему со стороны сибирского воротилы купца Копыленкова, усматривающего в протесте оскорбленного человека черты опасного бунта против начальства,— во всем этом Короленко убедительно показывает нравственное убожество буржуаеного мира, лживость и бесчеловечность его моральных устоев.
Очерк ‘В облачный день’ (1896) раскрывает подлинное лицо дворянского либерализма: его лживое прекраснодушие, его пустое фразерство, враждебность интересам народа. Здесь сатирически изображен либерал-помещик, в 60-е годы увлекавшийся разговорами эмансипации, а теперь вернувшийся в свою усадьбу и ставший типичным крепостником. В образе Заливного Короленко показывает, к каким позициям пришел дворянский либерал. Этот ‘радикал и энтузиаст’, как иронически называет Короленко Заливного, когда-то требовал фортепиано для школ. ‘Крайность, конечно,— говорит о нем другой либерал-помещик,— но… крайность, согласись сам, симпатичная… И если теперь он внесет свой энтузиазм…
— Внес уже,— ответил Василий Иванович.— Теперь он требует полного закрытия школ’.
Против реакции и правительственного мракобесия Короленко выступал и как общественный деятель и как публицист. Особо значительным было его выступление в 90-х годах в защиту крестьян-удмуртов, обвиненных царскими властями в ритуальном убийстве. Так называемое ‘мултанское дело’ было характерным проявлением народноненавистнической политики царского правительства. Затеянное с гнусной целью разжигания национальной вражды, обвинение основывалось на клевете. Однако семеро крестьян были осуждены на каторжные работы.
‘Люди погибают невинно, совершается вопиющее дело, и я не могу сейчас ни о чем больше думать’,— писал Короленко в письме от 18 октября 1895 года. Писатель с исключительным мужеством выступает в защиту преследуемой народности, печатает резкие, разоблачающие царский суд статьи и невероятными усилиями добивается пересмотра дела. Он берет на себя обязанности защитника. Подстроенное полицией клеветническое обвинение было разрушено неопровержимостью доказательств, приведенных Короленко. Удмуртские крестьяне были оправданы. О значении выступления Короленко в защиту удмуртского народа Горький писал: ‘…Мултанское жертвоприношение’ вотяков — процесс не менее позорный, чем ‘дело Бейлиса’, принял бы еще более мрачный характер, если б В. Г. Короленко не вмешался в этот процесс и не заставил прессу обратить внимание на идиотское мракобесие самодержавной власти’.
Несправедливость общественного строя, кричащие социальные противоречия, произвол и открытое рабство обличает Короленко также в одном из крупнейших своих произведений того периода — в повести ‘Без языка’ (1895).
Писал он ее после своей поездки в 1893 году на Чикагскую выставку. В капиталистической Америке писатель увидел жестокую безработицу, нищету и бесправие, рабство негров и безраздельное господство доллара. С негодованием Короленко записывает в дневнике во время своего пребывания в Америке: ‘Негр должен при встрече обходить американца. Два!ъ негра, беседующих на тротуаре, обязаны непременно посторониться оба,— американец оскорбляется, если ему пришлось свернуть. Цветные — держатся в терроре. От времени до времени идет крик, что негры зазнались, и при первом пустом проступке — линч и казнь… Экономические отношения проникнуты самым примитивным грабежом… негров заставляют брать в известных лавочках, за все ставят цены вдвое и втрое, держат их в невежестве и в вечном долгу’.
Желая разобраться в социальных противоречиях американского строя и не соглашаясь с мнением, что будто бы в Америке существует ‘беспристрастное’ отношение к любым мнениям и требованиям любых групп населения, Короленко писал в своем дневнике: ‘Вопрос стоит не о пристрастии к демократам и республиканцам, а к тем, кого одинаково ненавидят и боятся обе партии: к людям, объявившим войну основам капиталистического строя, на которых одинаково стоят и те и другие…’
В повести ‘Без языка’ Короленко описал горестные похождения украинского крестьянина Матвея Лозинского, которого соблазнили поискать счастья в далекой заокеанской стране. Горькое разочарование постигло наивного крестьянина, поверившего, что там он может найти то, о чем мечтал у себя на родине. Названием повести писатель подчеркнул не только то, что Матвей Лозинский не знает языка той страны, куда он попал, но и что весь его душевный строй, лучшие стороны его натуры — прирожденная честность, любовь к труду, высокая нравственность, уважение к человеку — оказываются чуждыми понятиям и буржуазным нравам капиталистической Америки. Не понимая бездушных законов капиталистического города и не приемля их, герой повести живет как бы без языка, не разумея волчьих законов, которым он должен подчиниться. Доведенный до исступления, Матвей говорит: ‘Слушай ты, Дыма, что тебе скажет Матвей Лозинский. Пусть гром разобьет твоих приятелей вместе с мерзавцем Таманиголлом, или как там его зовут! Пусть гром разобьет этот проклятый город и выбранного вами какого-то мэра. Пусть гром разобьет и эту их медную свободу, там на острове… И пусть их возьмут все черти, вместе с теми, кто продает им свою душу…’
Ближе всего ему оказываются интересы безработных людей, которых капитализм лишил права на существование. На митинге безработных в Центральном парке Матвей осознает себя частью огромного коллектива, находит с ним общий язык. ‘В первый еще раз на американской земле он стоял в толпе людей, чувство которых ему было понятно, было в то же время и его собственным чувством… Ему захотелось еще большего, ему захотелось, чтобы и его увидели, чтобы узнали и его историю, чтобы эти люди поняли, что и он их понимает, чтобы они оказали ему участие, которое он чувствует теперь к ним… Он не знал, куда он хочет идти, что он хочет делать, он забыл, что у него нет языка и паспорта, что он бродяга в этой стране. Он все забыл и, ожидая чего-то, проталкивался вперед, опьяненный после одиночества сознанием своего единения с этой огромной массой в каком-то общем чувстве, которое билось и трепетало здесь, как море в крутых берегах’.
В письмах Короленко, которые он посылал на родину, ярко отразилось его отношение к капиталистической Америке. Писатель указывает на лишенные элементарной человечности принципы буржуазного строя, на рабство, при котором целые народы, как писал Короленко, быстро, словно трава от пожара, исчезают с лица земли.
В рассказах и очерках нижегородского периода Короленко создает целую галерею народных образов.
Одной из вершин творчества Короленко является рассказ ‘Река играет’ (1891). В этом произведении с новой силой поставлен вопрос о потенциальных возможностях русского крестьянина. Не случайно рассказ был назван ‘Река играет’. Короленко этим как бы хотел сказать, что и душа и сила русского крестьянина в нужную минуту тоже способны ‘взыграть’.
Герой этого рассказа — ветлужский паромщик Тюлин — в изображении Короленко не похож на тех ‘шоколадных мужичков’, которыми народническая литература, по выражению Горького, ‘густо населила нищие и грязные деревни’. Тюлин сохраняет массу живых черт человека, взятого из жизни. Но главное в его образе — способность освободиться от апатии, совершить подвиг. Во время бури вырастает другой Тюлин — энергичный, смышленый, сильный, знающий, что нужно делать.
В 1918 году А. М. Горький писал о Тюлине: ‘…правда, сказанная образом Тюлина,— огромная правда, ибо в этой фигуре нам дан исторически верный тип великорусса — того человека, который ныне сорвался с крепких цепей мертвой старины и получил возможность строить жизнь по своей воле’.
Своеобразное развитие образ протестанта находит в рассказах Короленко ‘За иконой’, ‘Птицы небесные’, ‘Ушел!’. Два первых из них были опубликованы в конце 80-х годов, ‘Ушел!’ при жизни писателя в печати не появлялся, хотя именно этот рассказ логически завершает тему рассказов ‘За иконой’ и ‘Птицы небесные’. Все эти рассказы объединены образом Андрея Ивановича — сапожника городской окраины, вдохновенного обличителя неправды буржуазного мира, человека, болезненно реагирующего на инстинкты собственничества, на ханжество, пошлость, ложь ‘постылой действительности’. Буйный демократизм Андрея Ивановича проявляется уже в колоритных сценах рассказа ‘За иконой’ — в столкновении с купцом, торговцами, духовенством. ‘Работник он был примерный,— рассказывает о нем Короленко,— пользовался нераздельно доверием заказчиков… трудился с утра до вечера, с ‘давальцами’ обращался очень почтительно. Только когда на время ‘снимал хомут’, как сам он выражался, тогда сразу становился другим человеком. В нем проявлялся строптивый демократизм и наклонность к отрицанию. ‘Давальцев’ он начиная рассматривать как своих личных врагов, духовенство обвинял в стяжательстве и в чревоугодии, полицию — в том, что она слишком величается над народом… Но больше всего доставалось купцам’.
В ‘Птицах небесных’ образ Андрея Ивановича приобретает еще большую художественную завершенность. Столкновения нижегородского сапожника с лицами ‘духовного прозвания’ выясняют его органическую близость к народу. В известном смысле Андрей Иванович становится разоблачителем паразитического существования нетрудовых элементов общества, защитником народной правды. Однако в этих двух рассказах Андрей Иванович не только протестант и обличитель, но и мелкий буржуа, создающий себе иллюзию, что на деньги, ‘заработанные шилом’, он сам сможет приобрести положение и обеспечить себе безбедную старость. Поэтому он неизменно смиряется перед доводами своей жены, Матрены Степановны, зовущей его к смирению и поддерживающей в нем наклонности домовитого хозяина.
В рассказе ‘Ушел!’ Андрей Иванович появляется уже в совершенно новом освещении. Матрена Степановна получает наследство, и Андрей Иванович становится обладателем богатого дома в большом приволжском селе. Казалось бы то, к чему стремился Андрей Иванович, случайно решилось само по себе, причем в масштабах, о которых он не мог и предполагать. Однако отсюда и возникает самый острый конфликт Андрея Ивановича с буржуазным миром. Тридцать лет не покладая рук, недосылая и недоедая, работал Андрей Иванович, лелея мысль, что и он когда-нибудь выбьется в люди и покончит с окаянной бедностью. ‘Что вы думаете,— говорит он,— работал тридцать лет, с младых ногтей сами знаете как — недосыпал, недоедал… Кто может супротив меня сработать! Что сапог, что башмак, что калоши!.. Прошивные, выворотные, по старой вере, дратва в палец… Или рантовые — шва не найдешь, или на шпильке узором… Французский каблук присадишь… Все могу… в наилучшем виде’. Но вот прошла жизнь и ничего ему не дала, кроме горького разочарования. Оказывается, не надо было любить труд, достигать мастерства, работать как лошадь. ‘Да, вот, работал, изводился,— говорит Андрей Иванович.— Думал — хибарочку. И вдруг, умирает старый дурак… извольте!.. Дом’. Этот дом, доставшийся от богатого трактирщика, Андрей Иванович воспринимает как синоним наглого торжества торгашества, осмеяния подвига его трудовой жизни. Живая душа труженика в нем одерживает верх над стремлениями собственника, и маленькие удобства жизни, полученные из рук богатого родственника, не могут заслонить от него вопиющей неправды буржуазного мира. Настоящим драматизмом проникнуто то место рассказа, когда Андрей Иванович выбрасывает из окна вещи, приобретенные после получения наследства. ‘Андрей Иванович поднялся,— пишет Короленко.— Казалось, первое дыхание близкой грозы оказывало на него свое электрическое действие. Лицо его побледнело, глаза блуждали… Он упорно посмотрел на меня, как бы намереваясь спросить о чем-то, но затем двинулся к дому. Через минуту в верхнем этаже распахнулось окно… Раму сильно двинуло ветром, зазвенело разбитое стекло… Матрена Степановна оглянулась и замерла: в окне мелькнула дикая фигура супруга, и вдруг новенькая шляпа ‘цилиндровой формы’ полетела вниз, в уличную пыль, за ней последовала белая — китайской соломы, за ними, беспомощно взмахнув на ветру рукавами, точно человек, падающий в пропасть, полетела модная разлетайка… Андрей Иванович опять появился в окне, и целая туча мелких предметов опять полетела на улицу’.
Рассказ остался неоконченным. Короленко оборвал его на драматическом моменте ухода Андрея Ивановича ‘искать правду’, не показав дальнейшей судьбы своего ‘строптивого демократа’. К какой правде придет Андрей Иванович — Короленко не говорит. Наивный и немного смешной Андрей Иванович, разумеется, еще не тот человек, который сможет подняться до осознанного протеста, до активной борьбы. Но в нем Короленко сумел показать живую, мятущуюся душу простого русского человека, ищущего ‘широких формул, обнимающих жизнь и зовущих к жизни’ и не согласного ни с моралью, ни с законами буржуазного общества.

IV

В 1896 году Короленко переезжает в Петербург, а с 1900 года живет в Полтаве. С неослабевающим интересом он продолжает следить за жизнью страны, отзываясь на все значительные события эпохи. Он участвует в организации защиты крестьян на судебных процессах в Харькове и Полтаве, созданных полицией в связи с так называемыми ‘аграрными беспорядками’ на Украине, и выступает в печати с требованием судить не крестьян, а полицию, подавившую кровавыми расправами движение деревенской бедноты.
В 1902 году Короленко выступает с протестом против отмены выборов Горького в члены Академии наук. Как почетный академик по разряду изящной словесности Короленко принимал участие в избрании Горького, однако выборы были отменены по указанию царя Николая. В газете появилось сообщение об их отмене, причем объявлялось это от имени Академии наук. Получалось, что сами академики, в числе которых был и Короленко, отменяли решение без какого-либо обсуждения на заседании Академии. Такая ложь не могла не оскорбить писателя. ‘Мне кажется,— писал он А. Н. Веселовскому,— что, участвуя в выборах, я имел право быть приглашенным также к обсуждению вопроса об их отмене, если эта отмена должна быть произведена от имени Академии. Тогда я имел бы возможность осуществить свое неотъемлемое право на заявление особого к этому предмету мнения’. В апреле 1902 года Короленко приезжает в Петербург специально для того, чтобы добиться гласного обсуждения вопроса об отмене выборов Горького, и, испробовав все средства, которыми он располагал, 25 июля 1902 года подал заявление об уходе из Академии наук. В этом заявлении Короленко писал: ‘Ввиду всего изложенного, то есть, что оглашенным от имени Академии объявлением затронут вопрос, очень существенный для русской литературы и жизни, что ему придан характер коллективного акта, что моя совесть, как писателя, не может примириться с молчаливым признанием принадлежности мне взгляда, противоположного моему действительному убеждению, что, наконец, я не нахожу выхода из этого положения в пределах деятельности Академии,— я вижу себя вынужденным сложить с себя нравственную ответственность за ‘объявление’, оглашенное от имени Академии, в единственной доступной мне форме, то есть вместе с званием почетного академика’.
Выступление Короленко с протестом против исключения Горького из состава почетных академиков, его открытая борьба с бесцеремонным произволом властей, отменивших избрание всенародно признанного писателя, наконец, его заявление и демонстративный уход из Академии наук — все это свидетельствует о том, как глубоко понимал Короленко общественную роль А. М. Горького, значение его как художника.
Подобное заявление подал и А. П. Чехов, к которому Короленко в мае 1902 года ездил в Ялту для обсуждения вопроса о совместных действиях в связи с репрессиями против Горького.
С 1899 по 1904 год появляются рассказы Короленко: ‘Марусина заимка’, ‘Смиренные’, ‘Мороз’, ‘Огоньки’, ‘Государевы ямщики’, ‘Не страшное’, ‘Мгновение’, ‘Феодалы’ и другие. В эти годы Короленко снова возвращается к сибирской теме и создает целый ряд значительных художественных характеристик. По сравнению с первым циклом сибирских рассказов, где внимание писателя было сосредоточено преимущественно на какой-либо одной стороне характера героя, в этих своих произведениях Короленко делает дальнейший шаг на пути реалистического изображения действительности. Во втором цикле сибирских рассказов расширяется диапазон драматического конфликта, образ получает более всестороннее и глубокое освещение. Прославление активного отношения к жизни, призыв к борьбе с социальным гнетом, феодальными репрессиями и полицейским произволом составляют основное содержание и других произведений этого периода деятельности Короленко.
В рассказе ‘Смиренные’ Короленко взволнованно пишет о жизни деревни, в которой могут быть такие факты, как ‘человек на цепи’. Здесь разоблачается обывательское благодушие, общественный индиферентизм, мещанское смирение. С еще большей остротой эта тема развита в рассказе ‘Не страшное’. Герой рассказа Будников, в прошлом человек ‘с идеями’, радикал, превращается в стяжателя. Он отходит от общественных задач, душа его ‘выдохлась и опустела’, по мысли автора, страшное — в ‘не страшном’, в терпимом отношении к обывательским формам быта, делающим самое существование человека бессмысленным и мерзким. ‘Да, есть,— пишет Короленко,— в этом обыденном, в этой смиренной и спокойной на вид жизни благодатных уголков свой ужас… специфический, так сказать, не сразу заметный, серый… Где тут, собственно, злодеи, где жертвы, где правая сторона, где неправая?.. И так хочется, чтобы проник в этот туман хоть луч правды живой’. ‘Не страшное’ по силе разоблачения буржуазной интеллигенции, яркости типов, по мастерству сюжета может быть отнесен к числу лучших рассказов Короленко. Напечатанный в 1903 году, рассказ говорил о приближении бури, без которой невозможно дальнейшее развитие общества.
В произведениях, появившихся перед революцией 1905 года, Короленко рисует тяжелую жизнь людей подневольного труда, обличает полицейский произвол и крепостнический режим самодержавного строя. Знаменательно при этом, что писатель-гуманист, рассказывая о тяжелой жизни народа, неизменно продолжает верить в его победу.
С предельной ясностью это выражено в миниатюре ‘Огоньки’: ‘…жизнь течет все в тех же угрюмых берег,— пишет Короленко,— а огни еще далеко. И опять приходится налегать на весла… Но все-таки… все-таки впереди — огни!’ Эти слова Короленко в ту пору были восприняты как открытый призыв к борьбе с царизмом и реакцией во имя грядущего освобождения народа.
В момент общественного подъема, в годы, непосредственно предшествующие первой русской революции, усилия Короленко как писателя и общественного деятеля направляются на борьбу с охранителями самодержавия. В революционный год он печатает статью, разоблачающую провокаторскую деятельность попа Гапона и Зубатова, их намерение ‘запрячь молодое рабочее движение в полицейскую колесницу’.
В 1906 году над писателем нависла новая угроза административных репрессий.
В декабре 1905 года полицейский карательный отряд под начальством Филонова учинил кровавую расправу над крестьянами села Сорочинцы Полтавской губернии. Короленко выступил в газете ‘Полтавщина’ с ‘Открытым письмом’, в котором требовал немедленного еуда над Филоновым. Через несколько дней после опубликования этого письма Филонов был убит выстрелом из револьвера. Никакой прямой связи между выступлением Короленко и убийством Филонова не было, но черносотенная печать тут же начала дикую травлю писателя, обвиняя его ‘в подстрекательстве к убийству’. Газеты ‘Киевлянин’ и ‘Полтавский вестник’ поместили злопыхательские статейки с прямыми угрозами по адресу Короленко. Прямолинейные, резкие ответы писателя на все провокационные выпады черносотенной печати составили цикл очерков, известных под названием ‘Сорочинская трагедия’.
Не оставляет Короленко разносторонней деятельности и в годы реакции после поражения революции 1905 года. Об его книге ‘Бытовое явление’, которая немедленно подверглась запрету властей, Лев Толстой писал: ‘Ее надо перепечатать и распространять в миллионах экземпляров. Никакие думские речи, никакие трактаты, никакие драмы, романы не произведут одной тысячной доли того благотворного действия, какое должна произвести эта статья’. Материалом для ‘Бытового явления’ послужили реальные факты ‘правительственной оргии’ казней, расстрелов и полицейских издевательств после поражения первой русской революции.
В 1911 году в очерке, иронически названном ‘В успокоенной деревне’, Короленко рассказал о бесчинствах царской полиции. В то время в правительственных газетах нередко можно было встретить выражения: ‘успокоенная деревня’, ‘тишина в деревне’. Царское правительство заверяло, будто после революции 1905 года ‘деревня успокоилась’ и экономическое положение крестьян улучшилось. На самом деле правительство предоставило еще большую возможность деревенским кулакам эксплуатировать бедноту, и ‘успокоение’ было достигнуто путем кровавых расправ жандармов над крестьянами. В годы между двумя революциями Короленко большое внимание уделяет публицистике, которая, как и вся его литературная деятельность,— одно из наиболее ярких проявлений борьбы передовых, прогрессивных сил русского общества против реакции и самодержавного произвола.
Короленко был связан с редакцией журнала ‘Русское богатство’ и не был свободен от некоторых предрассудков народничества. Однако в своем художественном творчестве и публицистике он всегда оставался правдивым писателем-реалистом, непримиримым борцом против рабского строя, врагом покорности, рабской психологии, смирения. В. И. Ленин, давший сокрушительную характеристику народничеству, относил Короленко к числу прогрессивных писателей. Громадное значение Короленко в борьбе народа за свое освобождение раскрыл А. М. Горький, высоко оценивший общественную деятельность и художественное творчество писателя.
Очерки Короленко о кишиневском погроме, Мултанском процессе, его книгу ‘Бытовое явление’ А. М. Горький называл ‘прекрасными образцами публицистики’ в русской литературе. С самого начала своей творческой деятельности Короленко выступил подлинным преемником и замечательным продолжателем революционных традиций гражданской публицистики Чернышевского, Герцена, Добролюбова, Салтыкова-Щедрина. В течение нескольких десятилетий Короленко в своих художественных и публицистических произведениях поднимает голос в защиту угнетенного, ограбленного и лишенного всех прав народа. В его творчестве нашла рельефное и яркое отражение жизнь русского народа во вторую половину XIX и начала XX столетия. В. И. Ленин писал, что в ‘…эту эпоху, приблизительно отмечаемую годами 1871—1914, ‘мирный’ капитализм создавал условия жизни, весьма и весьма далекие от настоящего ‘мира’ как в военном, так и в общеклассовом смысле. Для 9/10 населения передовых стран, для сотен миллионов населения колоний и отсталых стран эта эпоха была не ‘миром’, а гнетом, мучением, ужасом, который был, пожалуй, тем ужаснее, что казался ‘ужасом без конца’ {В. И. Ленин, Сочинения, т. 22, стр. 91.}.
Мужественный, беспощадно честный художник и гражданин, Короленко в своих публицистических очерках и фельетонах вскрывает разнообразные стороны этой чудовищной системы угнетения, открытого грабежа, полицейского произвола и бесчинства. Страшное самодурство властей предержащих, пьянеющих ‘от сознания своего всемогущества, своей безответственности’ — вызывают не только ужас, но и гневный протест писателя. Его жизненным делом, призванием и святым долгом становится борьба с самодержавием. Он пробуждая чувство негодования у передового читателя, показывая, что в стране нет минимальной законности. Разоблачая ряд судебных процессов, Короленко убеждает в том, что царский суд является неправедным орудием правительственной реакции. Глубоко и всесторонне Короленко проник в существо самодержавия, которое Ленин определял как ‘самовластие чиновников и полиции и бесправие народа’ {В. И. Ленин, Сочинения, т. 4, стр. 243.}. И не случайно сам писатель, получивший к тому времени широкую известность, находился под судом за свое выступление в газетах по делу Бейлиса. Еще в июле 1916 года, готовясь к этому позорному для самодержавия суду, Короленко писал: ‘Я не имею надежды выиграть формально: наверное осудят, но и российской Фемиде не удастся опровергнуть сколько-нибудь убедительно, что она выучилась при Муравьеве и при Щегловитове играть краплеными картами’. Лишь победа пролетарской революции в Октябре 1917 года освободила Короленко от полицейского следствия и суда.
В пору, когда писатели-декаденты пропагандировали шовинистические и националистические идеи, воспевали культ личности, всячески поносили демократические традиции русской литературы, Короленко решительно встал на сторону прогресса и демократии, примкнув к лагерю передовых писателей. ‘Почитайте о Глебе Успенском, Гаршине, Салтыкове, о Герцене,— писал Горький одному из своих корреспондентов 28 декабря 1910 года,— посмотрите на ныне живущего Короленко — первого и талантливейшего писателя теперь у нас’. Называя Короленко в этом ряду, Горький подчеркивает его прямую связь с русской демократической литературой XIX века.
Во время первой мировой войны Короленко выступает как писатель, тесно связанный с жизнью трудящихся масс. В эту пору он писал о нуждах крестьян, о фактах полицейского произвола, о шовинистическом угаре, распространяемом реакционными кругами. Письма Короленко этих лет полны предчувствия надвигающихся революционных событий.
Высокую оценку творчества Короленко и его общественной деятельности дала дооктябрьская ‘Правда’.
В статье, опубликованной в связи с шестидесятилетием Короленко в 1913 году, ‘Правда’ писала: ‘…его реализм не есть фотографическое воспроизведение жизни,— каждое его произведение согрето теплым, гуманным чувством. Короленко всегда ищет смысла жизни, он открывает нравственные ценности в жизни людей’. Указав на гуманизм и пафос общественного негодования, которые в ряде произведений писателя ‘носят какой-то пророческий характер’, и особо остановившись на значении выступлений Короленко в защиту национальных меньшинств против обвинений, вытащенных из средневекового архива ‘и пущенных в оборот для разжигания национальной травли’, ‘Правда’ писала: ‘Кто не помнит его прекрасной миниатюры ‘Мгновение’, где в образе узника, рвущегося из мрака тюремных стен на волю, так хорошо выражено стремление к новой, свободной жизни? В. Г. Короленко стоит в стороне от рабочего движения… Но он сам несомненный демократ, всякий шаг народа на пути к демократии всегда найдет в нем сочувствие и поддержку. Такие люди, как Короленко, редки и ценны.
Мы чтим в нем и чуткого, будящего художника, и писателя-гражданина, писателя-демократа’.

V

В богатом литературном наследстве В. Г. Короленко есть одно произведение, в котором с наибольшей полнотой выражены самые характерные черты его жизни и творчества. Это — четырехтомная ‘История моего современника’. Повесть эта достойно завершает творческий путь Короленко и среди его произведений и по объему и по художественному мастерству занимает первостепенное место.
Изображая жизнь своего ‘современника’, в которой легко узнать биографию самого писателя, Короленко знакомит читателя с развитием общественного движения 60—80-х годов, с выдающимися историческими событиями того времени.
Говоря о характере ‘Истории моего современника’, Короленко писал: ‘Все факты, впечатления, мысли и чувства, изложенные в этих очерках,— суть факты моей жизни, мои мысли, мои впечатления и мои чувства, насколько я в состоянии восстановить их с известной степенью живости и без прибавки позднейших наслоений. Но здесь не все факты, не все мысли, не все движения души, а лишь те, какие я считаю связанными с теми или другими общеинтересными мотивами’.
Таким образом, автобиографический материал ‘Истории моего современника’ был отобран взыскательным художником под углом зрения его типичности, исторической значимости.
Короленко дает типическое изображение героя своего поколения, разночинца по условиям жизни, связанного с демократическими устремлениями эпохи 60—70-х годов. Писатель оживляет в своей памяти важнейшие эпизоды собственной жизни, блестяще анализируя духовные поиски Короленко — гимназиста, студента, ‘интеллигентного пролетария’ и, наконец, ‘государственного преступника’.
‘История моего современника’ начинается с изображения жизни ребенка в губернском городе Житомире и уездном городке Ровно. Уже в показе пробуждающегося и растущего сознания мальчика, чему посвящена первая книга ‘Истории моего современника’, ощутимо критическое отношение к существовавшему тогда строю жизни. Уверенность в полной законченности и нерушимости всего, что окружало ребенка, сменяется пониманием ‘изнанки’ жизни, ощущением какой-то неправды, которая лежит в самой основе действительности. Это ощущение постепенно переходит у юноши в сознание социальной несправедливости, в убеждение, что государство помещиков и буржуазии основано на ‘лжи сверху донизу’. В главе ‘Мой отец’ Короленко рассказывает, как разрушалось понятие о неизменяемости общественного устройства и как на смену ответственности лишь за свою личную деятельность пришло ‘едкое чувство вины за общественную неправду’.
С исключительным мастерством Короленко рассказывал о гимназии, создав целую галерею типов казенных учителей, сторонников догматического воспитания.
Жизнь глухой провинции по-своему отражала события, происходящие далеко за ее пределами. Гимназические реформы, правительственные уставы, направленные на укрепление власти полиции и губернаторов,— все это находило отражение в жизни уездного городка. Ярко изображен один из эпизодов реформы 1861 года. ‘Для выслушивания ‘манифеста’,— пишет Короленко,— в город были ‘согнаны’ представители от крестьян, и уже накануне улицы переполнились сермяжными свитами. Было много мужиков с медалями, а также много баб и детей. Это последнее обстоятельство объяснялось тем, что в народе прошел зловещий слух: паны взяли верх у царя, и никакой опять свободы не будет. Мужиков сгоняют в город и будут расстреливать из пушек… В панских кругах, наоборот, говорили, что неосторожно в такое время собирать в город такую массу народа. Толковали об этом накануне торжества и у нас. Отец по обыкновению махал рукой: ‘Толкуй больной с подлекарем!’ В день торжества в центре города, на площади квадратом были расставлены войска. В одной стороне блестел ряд медных пушек, а напротив выстроились ‘свободные’ мужики. Они производили впечатление угрюмой покорности судьбе, а бабы, которых полиция оттирала за шпалеры солдат, по временам то тяжко вздыхали, то принимались голосить. Когда после чтения какой-то бумаги грянули холостые выстрелы из пушек, в толпе послышались истерические крики и произошло большое замешательство… Бабы подумали, что это начинают расстреливать мужиков… Старое время завещало новому часть своего печального наследства…’
Большое место в ‘Истории моего современника’ занимает студенческий период. В ярких картинах изображено полуголодное существование Короленко во время его учебы в Технологическом институте, работа в корректорском бюро, ‘студенческий бунт’ в Петровской академии.
Известно, с каким настроением ехал Короленко в вятскую ссылку. Он готов был испытать все невзгоды ‘лесной глуши’, лишь бы ‘опуститься на дно народной жизни’. В этих настроениях немалую роль сыграли народнические увлечения автора ‘Истории моего современника’. Однако народническая теория о целесообразном устройстве крестьянского быта) и ‘таинственном смысле’ мужицкой общины не выдержала соприкосновения с действительностью. Иллюзии рухнули, как только Короленко узнал суровую жизнь деревни. И только избавившись от ‘предвзятых представлений’, которые, по собственному замечанию писателя, создавали ‘воображаемый общий облик народа’ и мешали увидеть человека в его индивидуальном проявлении, Короленко смог с таким проникновением почувствовать и понять жизнь Березовских Починков, что почти сорок лет спустя воспроизвел ее в повести со всей полнотой реалистических красок и живых подробностей. ‘Жизнь дает мало впечатлений и сведений,— писал он.— Ее новизна и разнообразие совершенно чужды починовцу, и, конечно, я не мог получить ничего в своих поисках народного отклика на наши интеллигентные запросы. Но тем интереснее было мне замечать проблески непосредственной природной даровитости, сохранившиеся в глухих лесах, вдали от внешних влияний’.
С чувством глубокой боли рассказал Короленко об ‘искорках такой непосредственной даровитости’, которые ‘рождались и умирали в глухом лесу’. В условиях почти первобытного существования Короленко увидел талантливую девушку-сказительницу и нарисовал колоритную фигуру Гаври Бисерова с его стремлением к поэзии. Это от него Короленко (услышал своеобразное определение Березовских Починков, которое ввел в ‘Историю моего современника’: ‘Мы край света живем, под небо сугорбившись ходим… про нас это в прочих местак бают, будто бабы у нас белье полощут, вальки на небо кладут’.
Повесть дает портреты многих участников общественного движения 60—70-х годов, с которыми встречался Короленко в ссылках и тюрьмах. Среди них были и ‘дилетанты от революции’, случайные люди, которые, после того как они попадали в руки полицаи, давали предательские показания и считали своим долгом выступать на страницах реакционной печати с пространными покаяниями. Однако скитания Короленко по ссылкам сводили его с людьми значительного революционного темперамента и непреклонной воли, с участниками крупных политических процессов.
Недалеко от Амги находились в ссылке Ромась и Павлов. О первом из них писал М. Горький в ‘Моих университетах’ в связи с его деятельностью в селе Красновидово. Павлов был петербургским рабочим, членом ‘Северного союза русских рабочих’ и учеником одного из крупнейших революционеров того времени — Степана Халтурина. Встречался Короленко и с таким замечательным деятелем революционного движения 70-х годов, как рабочий Петр Алексеев. Читая ‘Историю моего современника’ Короленко, нельзя не вспомнить многих его рассказов и очерков, сюжеты и темы которых как бы выросли из материала этой повести. Объясняется это близостью содержания рассказов и очерков Короленко к биографии писателя.
Короленко черпал из автобиографического материала не только сюжеты своих рассказов. Многие герои его произведений также ‘позаимствованы’ из жизни и носят на себе характерные черты конкретных людей, воспроизведенных в ‘Истории моего современника’. Прообразом Макара в ‘Сне Макара’ послужил хозяин избы, где жил Короленко во время амгинской ссылки,— Захар Цыкунов. Столкновение ханжи-душегуба из секты ‘покаянников’ и молодого ямщика с неоформленными стремлениями к правде, с которыми встречался в Сибири Короленко, составляет сюжет рассказа ‘Убивец’. Бесспорно сходство между талантливым музыкантом конюхом Иохимом из ‘Слепого музыканта’ и деревенским парубком Антосем, страстным музыкантом, имевшим ‘сердце артиста’, о печальной судьбе которого рассказано в автобиографической повести.
Последние главы ‘Истории моего современника’ освещают деятельность народнической интеллигенции. Эти главы были написаны после Великой Октябрьской социалистической революции. Короленко не понял всемирно-исторического значения революции и в отдельных своих высказываниях исходил из ошибочных взглядов. Однако писатель не мог не видеть, что Октябрьская революция победила потому, что в ней участвовали самые широкие народные массы, что исторические задачи, которые она разрешила, отражали кровные интересы не только рабочего класса, но и многомиллионного крестьянства. Отдавая себе отчет в народном характере победившей социалистической революции, он яснее осознал всю бесплодность народнического движения в прошлом. Автор ‘Истории моего современника’ показывает, сколь наивна была ставка народников на один лишь героизм ‘избранных’ при полном отсутствии поддержки трудящихся масс. В действиях тех, кто становился на путь индивидуального террора, считая его единственным средством борьбы с царизмом, Короленко видел ‘акт отчаяния’ и писал в связи с этим о ‘трагедии борьбы без народа’.
Художественные мемуары Короленко, разумеется, не дают полного и всестороннего освещения эпохи. Автор порой субъективен в оценке лиц и современных ему явлений действительности, иногда исторически значительный материал он излагает с меньшей полнотой, чем материал, имеющий второстепенное значение. Тем не менее в целом художественные мемуары Короленко представляют большой интерес для советского читателя, который находит в них яркое изображение значительного периода русской истории. Начало этого периода (конец 50-х — начало 60-х годов) определяется подъемом общественного движения, когда ‘…самый осторожный и трезвый политик должен был бы признать революционный взрыв вполне возможным и крестьянское восстание — опасностью весьма серьезной’ {В. И. Ленин, Сочинения, т. 5, сгр 27.}. Заканчивается период, изображенный Короленко, годами, непосредственно предшествовавшими возникновению марксистской рабочей партии, теоретические основы которой укреплялись в борьбе с народничеством.
Первая книга ‘Истории моего современника’ получила высокую оценку А. М. Горького. В 1910 году в письме к M. M. Коцюбинскому А. М. Горький писал: ‘На каждой странице чувствуешь умную, человечью улыбку много думавшей, много пережившей большой души’. Горький выделил повесть Короленко из всей литературы эпохи реакции. Идейному измельчанию и кичливому индивидуализму символистской литературы Горький противопоставил ‘серьезный тон’ и общественный пафос повести Короленко. ‘Взял я превосходную эту книжку в руки и перечитал ее еще раз,— писал Горький.— И буду читать часто,— нравится она мне все больше и серьезным своим тоном, и этой, мало знакомой современной нашей литературе, солидной какой-то скромностью. Ничего кричащего, а все касается сердца. Голос — тихий, но ласковый и густой, настоящий человечий голос’.
‘История моего современника’ имеет непреходящее значение и как выдающийся исторический документ, достоверно запечатлевший ряд общественных событий эпохи, и как большое художественное произведение, в котором с наибольшей полнотой и силой проявились особенности замечательного таланта выдающегося русского писателя. Эти бесспорные достоинства ‘Истории моего современника’ поднимают ее над обычным уровнем мемуарной литературы и ставят в один ряд с ‘Былым и думами’ Герцена и автобиографическими трилогиями Л. Толстого и М. Горького.
Работе над ‘Историей моего современника’ Короленко отдал более чем пятнадцать лет своей жизни. До 1917 года были опубликованы лишь первая и частично вторая книги. За четыре года — 1918—1921 — была завершена начатая за десятилетие до того вторая книга и полностью написаны третья и четвертая книги повести. Над четвертой книгой Короленко работал уже тяжело больным. Это, разумеется, не могло не сказаться на характере последних страниц ‘Истории моего современника’, в которых нередко писатель ограничивается лишь перечислением событий, не развертывая их в художественное действие. Повесть обрывается на событиях, связанных с возвращением Короленко из якутской ссылки в 1884 году.
Умер Короленко 25 декабря 1921 года в Полтаве. Многолюдные похороны писателя вылились в демонстрацию народной любви и уважения к человеку, чье имя было дорого всем советским людям.
Память Короленко отметил IX Всероссийский съезд Советов, проходивший в те дни. 27 декабря 1921 года на заседании съезда с внеочередной речью, посвященной Королевко, выступил Ф. Кон. ‘Для нас,— сказал Ф. Кон,— дорог Короленко потому, что на всем протяжении его жизни он был всюду, где слышалось горе, где чувствовалась обида’. Всероссийский съезд Советов почтил вставанием память Короленко, как ‘погибшего борца’ и ‘поборника правды’.
Правительство Украинской республики передало в эти дни семье Короленко телеграмму, полученную от Президиума ВЦИК и подписанную М. И. Калининым.
‘Президиум ВЦИК просит вас передать семье покойного В. Г. Короленко от имени Всероссийского съезда Советов, что все сознательные рабочие и крестьяне с глубокой скорбью узнали о кончине благородного друга и защитника всех угнетенных — Владимира Короленко.
Советская власть примет все меры к широчайшему распространению произведений покойного среди трудящихся Республики’.

VI

Литературное наследство Короленко чрезвычайно велико и поражает разносторонностью художественного дарования писателя. Короленко было свойственно высокое понимание писательского долга, поэтому таким гражданским пафосом веет от всего его творчества, поэтому так благородны его замыслы, безгранична его вера в силы народа. В своем труде Короленко не знал усталости, до суровости был беспощаден к себе. Он не преувеличивал, когда говорил о своей профессиональной привычке ‘постоянно работать с карандашом’ в любых условиях и при любых обстоятельствах. Нужно было быть до конца преданным литературе, иметь твердую волю и огромное самообладание, чтобы под сводами Вышневолоцкой политической тюрьмы создать рассказ ‘Чудная’, на арестантской барже — очерк ‘Ненастоящий город’, в суровых условиях якутской ссылки такие произведения, как ‘Сон Макара’ и ‘В дурном обществе’.
Короленко является для нас образцом писателя, самым теснейшим образом связанного с жизнью. Не было ‘…ни одного заметного события,— писал А. М. Горький,— которое не привлекало бы спокойного внимания Короленко’. В его дневниках и записных книжках упомянуты тысячи лиц, с которыми встречался писатель в жизни, записаны многочисленные факты, занесены прямо ‘с натуры’ сотни сцен, послужившие материалом для многих его рассказов, очерков и газетных выступлений. Его Яшка-стукальщик, Тюлин, многие герои сибирских рассказов вплоть до героев ‘Ат-Давана’ — реально существующие люди. Известно, что после опубликования рассказа ‘Река играет’ на Тюлина — ветлужского перевозчика — ездили специально смотреть, как на прообраз героя короленковского рассказа. Бесспорно, что Короленко стремился к наиболее точному воспроизведению жизни и, изображая ее, нередко брал реальные факты и реальных лиц. На эту особенность своего творчества он часто указывал в подзаголовках рассказов, называя их ‘эскизами из дорожвого альбома’, ‘из жизни в далекой стране’, ‘из записок репортера’, ‘из записной книжки путешественника’. Но взыскательный художник был яростным врагом рабского списывания с натуры. Он неустанно напоминал молодым авторам о задаче художника не только увидеть то или иное явление, но и отразить его в наиболее характерном проявлении, ‘отрицая или благословляя’. В своих художественных обобщениях Короленко поднимается до той типичности, глубокой правдивости изображения, которая отмечает подлинных мастеров литературы. Пользуясь в творческой работе своими дневниковыми записями, Короленко умел необычайно тонко и гармонично слить воедино поэтическую убедительность с чисто фактической достоверностью, бытовые наблюдения с художественным вымыслом.
Разрабатывая форму такого рассказа, когда действие излагается от первого лица, Короленко достигал стройной, естественно складывающейся композиции художественного произведения. Словно он запросто и задушевно беседовал с читателем. При этом писатель умел находить позицию рассказчика в зависимости от материала и замысла произведения. Когда читаешь Короленко, то видишь перед собой не только лицо, о котором идет речь, но и лицо, которое ведет речь. В этой связи нужно упомянуть о лукавом сказочнике, в духе гоголевского Панька Рудого, в ‘Иом-кипуре’, об интеллигентном наблюдателе в ‘Убивце’, о человеке, страстно ищущем правды, в ‘Не страшном’. Композиции его рассказов как бы не заданы заранее, в то же время нельзя не подивиться их поэтической утонченности, гармонии формы и содержания. Говоря о рассказе ‘Соколинец’, А. П. Чехов, чутко понимавший природу художественного творчества, писал: ‘Он написан как хорошая музыкальная композиция, по всем тем правилам, которые подсказываются художнику его инстинктом’.
По мастерству владения языком Горький ставил Короленко в рад с Тургеневым и Чеховым. Короленко постоянно искал сильное и выразительное слово и умел слышать его из уст простого народа.
Прекрасный знанок русского языка, Короленко, создавая речевую характеристику своих героев, умело отбирал в народных говорах меткие, яркие выражения, точные эпитеты. Все эти поэтические краски входят составными элементами в язык писателя, определяют то красочное единство речи, которое по праву выдвигает Короленко в число самых выдающихся и оригинальных художников слова.
С большим мастерством изображена в рассказах и повестях Короленко природа, которая с удивительной полнотой и поэтической силой раскрывается в тесной связи с изображением человека. ‘Для меня Волга — это Некрасов, исторические предания о движении русского народа, это — Стенька Разин и Пугачев’,— пишет Короленко в ‘Истории моего современника’. В рассказе ‘Лес шумит’ трагическое повествование о возмущении крепостных крестьян Короленко ведет параллельно с описанием дремучего бора, шум которого уподобляется ‘тихой песне без слов’, ‘неясному воспоминанию о прошедшем’. Характер Тюлина напоминает ‘милую Ветлугу, способную ‘взыграть’. В ‘Марусиной заимке’ образ героини находится в соответствии с изображением ‘молодой искалеченной лиственницы’. Таким образом, пейзаж у Короленко помогает раскрытию художественного замысла его произведений. В его рассказах, очерках, повестях нашло отражение все многообразие русской природы: леса Поволжья и степи Украины сменяются непроходимой сибирской тайгой, блещет спокойной красотой Волга, суровым величием веет от снежных просторов Лены. Пейзажи Короленко создают зрительное ощущение — словно они написаны красками на полотне.
‘Короленко,— писала Роза Люксембург,— насквозь русский писатель… Он не только любит свою страну, он влюблен в Россию, как юноша, влюблен в ее природу, в интимные красоты каждой местности исполинского государства, в каждую сонную речку, в каждую тихую, окаймленную лесом долину, влюблен в простой народ, в его типы… в его природный юмор и его напряженное раздумье’.
Посвятив свое творчество изображению жизни народа, Короленко с одинаковым мастерством показал и украинского крестьянина, и неизвестного до того в литературе ямщика с далекой Лены, и волжанина, и сибиряка, и павловского кустаря. Короленко защищал человека от враждебных ему сил собственнического строя. Писателю были ненавистны ложь, зло, насилие, на которых стояла власть буржуазии и помещиков. Большое общественное звучание имели его выступления в защиту национальных меньшинств против народоненавистнической политики царского правительства. В лучших своих произведениях он воспел мечту народа о таком общественном устройстве, в котором не будет угнетателей и угнетенных и где человек получит право на достойную жизнь.
Имеют большое художественное и историко-литературное значение и его критические статьи, а также воспоминания о писателях.
Как литературный критик и историк литературы Короленко начинает активно выступать еще с конца 80-х годов. Он является автором статей о Гоголе, Белинском, Щедрине, Гончарове, Тургеневе.
Представляют значительный интерес воспоминания Короленко о целом ряде современников и прежде всего о Чернышевском, Гаршине, Л. Толстом, Успенском, Чехове. В этих своих произведениях он достигает органического сочетания художественного портрета, живого изображения личности и исторического исследования, тонкого и вдумчивого анализа творчества. Заслуживают внимания многие его журнальные рецензии и среди них — рецензия на ранние рассказы А. С. Серафимовича, которая является одним из первых печатных отзывов о творчестве выдающегося пролетарского писателя. Вопросам эстетики посвящены многочисленные страницы дневников и записных книжек писателя. Сотнями писем Короленко откликался на произведения молодых авторов из народа, высказывая при этом ценные мысли о поэтическом мастерстве и задачах литературы.
В основе литературно-критических взглядов Короленко лежат традиции русской революционно-демократической критики XIX века. Короленко признает только то искусство, которое связано с жизнью народа и служит благородным целям освободительной борьбы. ‘Литература есть (и должна быть) самое демократическое из социальных явлений…— писал Короленко 24 января 1916 года литератору А. К. Лозине-Лозинскому.— Вот почему ‘Белеет парус’ или ‘Горные вершины’ или им подобные лирические перлы навсегда останутся не только самыми понятными, но и самыми лучшими образцами лирической поэзии, а ‘апельсины в шампанском’ останутся виртуозными и курьезными памятниками извращения вкуса и упадка’.
Короленко подчеркивает громадное значение Белинского, Некрасова, Щедрина и Чернышевского в развитии самосознания русского общества, в освободительной борьбе народа. ‘Подсчитайте,— писал Короленко В. А. Гольцеву 11 марта 1894 года,— ту огромную массу новых мыслей и чувств (нового отношения человека к миру), которую в свое время привел в движение Щедрин,— и вы увидите, что — проживи поэзия Фета тысячу лет, она не подымет и десятой доли этого…’ В статье о Белинском он также подчеркивает значение ‘массы идей’ великого критика, ‘которыми мы и за нами наши дети будут пользоваться’. Блестящим образцом исследования творчества Гоголя является статья Короленко ‘Трагедия великого юмориста’. Отмечая величайшее значение Гоголя в развитии русской литературы, Короленко в этой статье определяет писательскую драму Гоголя, как противоречие между реакционными тенденциями его взглядов и прогрессивным характером его творчества. Вслед за Белинским Короленко показывает, сколь органически чужды творческому гению Гоголя были ложные идеи ‘переписки с друзьями’, которую буржуазная критика начала XX века объявила основной ценностью гоголевского наследства. ‘Горечь,— пишет Короленко в заключительной части статьи о Гоголе,— вызванная идеями ‘Переписки’, очень живая в первые годы, давно стихла, а скорбный образ поэта, в самой душе которого происходила гибельная борьба старой и новой России,— стоит во всем своем трагическом обаянии’. Тонким умением проникать в художественный мир писателя исполнены статьи Короленко о Гончарове, Гаршине, Толстом. С гордостью за русскую литературу писал Короленко о мировом значении творчества Толстого: ‘Можно сказать смело, что по непосредственной силе творческой фантазии, по богатству и яркости художественного материала нет равного Толстому из современных художников’.
Статьи Короленко не свободны от ошибочных толкований отдельных историко-литературных проблем и некоторых сторон творчества тех писателей, о которых он писал. Так в воспоминаниях о Чернышевском, исполненных глубокого уважения и неподдельной любви к вождю русской революционной демократии, сказалось известное влияние либерально-народнических взглядов Михайловского. Короленко явно недооценил громадного значения философских взглядов Чернышевского, который, по словам В. И. Ленина, ‘…сумел с 50-х годов вплоть до 88-го года остаться на уровне цельного философского материализма и отбросить жалкий вздор неокантианцев, позитивистов, махистов и прочих путаников’ {В. И. Ленин, Сочинения, т. 14, стр. 346.}. В статьях о Толстом Короленко незакономерно прибегает к сравнению великого русского писателя с выходцем ‘из первых веков христианства’, этим самым ошибочно истолковывая социальные основы критики Толстого. При всем этом взятые вместе литературно-критические статьи Короленко, утверждавшие общественное предназначение литературы, решительно отвергавшие равного рода буржуазные извращения в вопросам искусства и сыгравшие глубоко положительную роль в формировании целого ряда писателей прогрессивного направления, не потеряли ни своего научного значения, ни обаяния живого писательского слова о выдающихся деятелях русской культуры и останутся как замечательные образцы передовой критики предреволюционной эпохи.
Бесспорное общественно-литературное значение имеет эпистолярное наследие Короленко. Он переписывался с Толстым, Чеховым, Горьким, Тимирязевым, с видными деятелями русского искусства, с крупнейшими писателями Украины. Письма Короленко содержат ценнейшие признания, помогающие проникнуть в его творческую лабораторию. Переписка писателя отчетливо рисует гражданский облик художника, откликавшегося на важнейшие социально-политические события, на все значительные явления общественной жизни.
Короленко постоянно выступал непримиримым врагом литературной реакции, горячим защитником всего нового и передового. Из писателей старшего поколения он был первым, кто оценил талант Горького еще до появления его рассказов в печати. Глубоко заинтересованный его громадным художественным дарованием, Короленко тщательно следил за выступлениями Горького в первый период его литературной деятельности, откликаясь на каждое новое его произведение. ‘Я был дружен со многими литераторами,— писал Горький в 1925 году,— но ни один из них не мог внушить мне того чувства уважения, которое внушил В. Г. с первой моей встречи с ним. Он был моим учителем недолго, но он был им, и это моя гордость по сей день’. С большим сочувствием Короленко отнесся к А. С. Серафимовичу, к С. П. Подъячеву, к автору известного романа ‘Разин Степан’ А. П. Чапыгину и многим другим передовым писателям. Многие стороны творчества Короленко близки советской литературе, в которой живут и находят свое развитие лучшие традиции писателей предшествующих поколений. Бесспорно, например, его влияние на одного из крупнейших писателей Советской Белоруссии Змитрокэ Бядули. Известный поэт Советской Латвии Ян Судрабкашн назвал Короленко в числе учителей лучших латышских писателей.
Теснейшими узами Короленко был связан с украинской литературой. Еще в 90-х годах он познакомился с творчеством украинского поэта-революционера Павла Грановского, многие годы томившегося в царской тюрьме и безвременно умершего в ссылке. Короленко принимал деятельные меры к тому, чтобы замечательный труд поэта-революционера появился в печати и стад известен украинскому народу. Самые дружественные отношения существовали у Короленко с выдающимся украинским писателем М. Коцюбинским и замечательным драматургом и театральным деятелем Карпенко-Карым. Многие годы общался Короленко с таким мастером украинской прозы, как Панас Мирный. Творчество Короленко нашло высокую оценку у крупнейших представителей украинской литературы. Леся Украинка мечтала о том времени, когда его произведения будут переведены на украинский язык. Своим ‘любимым автором’ называл Короленко Коцюбинский, который оценил его творчество как ‘книгу жизни’, ‘удивительно понятой и удивительно верно отраженной великим художником’.
В нашей стране творчество Короленко пользуется широкой популярностью. Советские люди чтят его, как выдающегося писателя, отдавшего свой талант на защиту человека от уродств капиталистического строя. Они видят в нем горячего патриота, варившего в могучие силы своего народа Книги писателя переведены почти на все языки народов Советского Союза, в том числе и на языки тех народов, о которых Короленко писал тогда еще, когда они не имели своей письменности и жили под чудовищным гнетом царизма. Его произведения, вошедшие в богатое наследие классической литературы, не потеряли своего художественного значения и продолжают служить и сейчас делу борьбы с темными силами мировой реакции.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека