Время на прочтение: 16 минут(ы)
Опубликовано в журнале:
‘Новый Мир’ 1994, No 8
А. К. ВИНОГРАДОВ У ЛЬВА ТОЛСТОГО
Предисловие, публикация, подготовка текста и примечания Ст. Айдиняна
А. К. ВИНОГРАДОВ У ЛЬВА ТОЛСТОГО
27 февраля 1909 года Душан Маковицкий, автор ‘Яснополянских записок’, сделал в своей хронике такую запись: ‘Л. Н. спал хорошо, утром гулял. После полудня был у него московский студент, говорил час о вере’1.
Кто же разделил тогда час беседы со Львом Толстым? Д. Маковицкий не записал имени молодого человека. Мало ли молодежи посещало Толстого, обращалось к нему… Маковицкий, конечно, не предполагал, что пройдут годы — и ‘московский студент’ станет известным писателем, автором популярных в свое время романов ‘Три цвета времени’, ‘Осуждение Паганини’, ‘Черный консул’.
Итак, собеседником Толстого, как выяснилось, был Анатолий Корнелиевич Виноградов, учившийся в ту пору в Московском университете на философском отделении историко-филологического факультета. В записной книжке, которую А. Виноградов вел с 15 февраля по 3 июля 1909 года, содержатся записи о разговоре с Толстым2. Они представляют собой не связный рассказ, а отрывочные, фрагментарные заметки для памяти. Прежде чем познакомиться с ними, поинтересуемся, что побудило студента Виноградова совершить паломничество к апостолу русской литературы.
‘…может, менее чем кто иной смею беспокоить Вас, но не праздное меня зовет к Вам любопытство, не дерзнул бы я идти к Вам, но умер спутник мой и скорбь меня побуждает’, — просит А. Виноградов о свидании в письме Л. Толстому3. Острая потребность в таком свидании возникла у Виноградова вскоре после смерти его друга, поэта Юрия Сидорова.
Ю. А. Сидоров был близок к кругу московских символистов, среди которых слыл личностью замечательной. ‘Эти люди нужнее многих прекрасных книг, многих мудреных трактатов. Те, кто помнит Сидорова, знают, что унес он с собой, он унес с собой редчайший дар, который делает человека знаменосцем целого течения’, — так писал Андрей Белый в одном из трех предисловий к посмертно изданному ‘Альционой’ сборнику стихотворений поэта (1910)4. Были еще в сборнике предисловия Б. Садовского и С. М. Соловьева, последний — тоже из ближайших друзей А. К. Виноградова.
Ю. Сидоров умер совсем молодым, двадцати двух лет, после недолгой болезни. С его смертью записные книжки Виноградова наполнились записями горестными, отчаянными: ‘Никто в мире не был мне так близок, как Юра. С ним я не был одинок. Нет его теперь…’ Чувство скорби доходит до апогея: ‘Избави мя, Господи, от искушения пойти за Юрушкой’, — записывает он5.
В 1909 году Анатолий Виноградов переживает глубокий душевный кризис. Каждое воспоминание о друге он наполняет особым смыслом. Ему кажется, что уход из жизни ‘Юрушки’ имел мистическую окраску. Его посещают болезненные сновидения, в которых является умерший друг. А однажды ему приснилось, что Андрей Белый и Сергей Соловьев насмехаются над его горем. Тем не менее Виноградов сделал попытку сблизиться с Андреем Белым. Но когда пришел к нему в назначенный час помянуть вместе покойного Сидорова, Белого не оказалось дома. И Виноградов послал 12 мая 1909 года Белому письмо, где уведомляет, что ‘посещение было последней попыткой к сближению’, и заверяет, что оно ‘никогда не повторится’6.
Ю. Сидоров и А. Виноградов были серьезно увлечены ‘апокалиптическим христианством’ Д. С. Мережковского, его антиномией Христа и Антихриста. Вот что мы узнаем по этому поводу у Бориса Садовского: ‘В мае 1908 г., встретившись с Юрием проездом через Москву, я заметил в нем необычайную нервную напряженность в соединении с какою-то странною переменой, к которой я не имел времени присмотреться. Увлечение идеями Мережковского достигло в нем в ту пору наибольших пределов. На личности Мережковского сосредоточились все надежды Юрия до самых последних месяцев его жизни’7.
Ю. Сидоров перед смертью на слова матери: ‘Вот выздоровеешь, будешь жить’, — ответил: ‘Как я могу жить: сейчас приходил Антихрист и меня убил’8. Из записей Виноградова, где приведены эти слова, видно, что они его ужаснули. Обреченными предтечами осознал Анатолий себя и своего погибшего друга. Он заносит бисерным почерком в записную книжку: ‘Мы дело говорим, и положение наше серьезно и ответственно и опасно, что имя Гоголя воистину обязывает, это лучше всего показывает Юра своею смертью’. К чему обязывает имя Гоголя, разъясняет С. М. Соловьев: ‘Гоголь являлся для него (Ю. Сидорова. — Ст. А.) носителем христианского, аскетического идеала, Пушкин — идеала языческого. Борьба Гоголя и Пушкина в современной поэзии являлась для проникнутого Мережковским сознания Сидорова чем-то вроде борьбы Христа и Антихриста’9.
А. Виноградов встречался с Мережковским: ‘Во второй день по смерти Юры я был в теснейшей связи с Мережковским. Только в этот день я был ему так близок, ибо говорилось и думалось о смерти, а Мережковский знает, что он и все, что идет за ним, умирает…
Дерзновенны наши речи,
И на смерть осуждены
Слишком ранние предтечи
Слишком медленной весны’10.
Строки эти из известного стихотворения Д. Мережковского обретают в записи А. Виноградова невольную обращенность к кончине Ю. Сидорова. А дальше — страшное подозрение посетило Виноградова: не обернулось ли причиной гибели друга влияние на него идей Мережковского?! И уже в запальчивом тоне обращается он к автору ‘Христа и Антихриста’:
‘Вы имеете что-то, что Вы очевидно именуете сошествием на Вас Святого Духа и присутствием господа Иисуса Христа. Но тогда где ручательство, что то, Вас осеняющее, не есть от Антихриста? Вы сами знаете это не безусловно и не твердо. Как же Вы нас влечете, во имя какой реальности? К каким берегам нас зовете?
Раскрыл бы я все это. Смерть моего друга очень побуждает меня крикнуть: ‘Слово и дело’. Но подождем’11.
Итак, в Д. С. Мережковском, создателе так и не развившейся ‘церкви нового религиозного сознания’12, был Виноградовым заподозрен Антихрист. Где же Христос?
Выяснить вопросы наболевшие, камнем на сердце лежащие, А. Виноградов отправляется в Ясную Поляну ко Льву Толстому, которого называет ‘Христов старик’. Там он надеется найти духовную истину. Однако понимание Толстым веры как знания вошло в резкое противоречие с ‘пьяной’ жаждой мистического озарения, которой томился А. Виноградов. ‘Пьяный с трезвым сошлись’ — так оценил студент-философ свою встречу с Толстым.
Так или иначе, А. Виноградов получил ответ на заветный и страшный для него вопрос о причине смерти друга. В записной книжке посреди выписок из толстовского дневника, которые он делал, находясь в гостях у Черткова, — жестокая и прямая фраза: ‘Неужели Юра умер от ядовитой конфетки, Толстой говорит, что да’13.
Этому не приходится удивляться, потому что… Лев Николаевич, как пишет А. Виноградов, ‘не помнил’ о Мережковском. Скорее не захотел вспомнить о том, что в 1904 году Д. Мережковский и З. Гиппиус посетили его в Ясной Поляне. После их отъезда Толстой писал М. Л. Оболенской: ‘Сейчас уехали от нас Мережковские. Этих хочу любить и не могу’14.
Что до влияния идей Д. Мережковского на общество, то у Толстого есть такое вполне определенное высказывание: ‘Есть люди, которые пользуются религией для злых целей: для честолюбия, корысти, властолюбия, но есть и такие, которые пользуются ею для забавы, для игры: Мережковский и т. п.’15.
А. Виноградов не поверил Толстому. Страшно было поверить. Однако впечатление от встречи было огромным. В 1910 году Виноградов склонил голову при известии о смерти Толстого: ‘Сегодня 7-го ноября в 6 часов 5 минут утра умер Лев Николаевич Толстой. В железнодорожном доме на станции Астапово. Начав свое скитание, окончил многоскорбную жизнь в душевной муке за людские страсти. Не вернется более. И мы живем позорною жизнью’16.
А теперь откроем забытую книжечку А. Виноградова ‘Шейх Мансур’, изданную в библиотеке ‘Огонек’ в 1934 году. Вот что написано в авторском предисловии: ‘В январе (sic!)17 1909 года я еще студентом филологического факультета был в Ясной Поляне. А через полгода с Е. Д. Гончаровой18, моей крестной матерью, я два раза был снова там, где А. К. Черткова19 нас принимала. Лев Николаевич говорил много и сердито о нездоровых увлечениях молодежи, а я тогда запоем читал Мережковского ‘Толстой и Достоевский’. Концепции Мережковского не понимал, романы его любил, а об ‘идеях’ спрашивал Толстого…’20
Сюжет очерка ‘Шейх Мансур’ Виноградов почерпнул из беседы с Толстым, который рассказывал о деятеле кавказской войны XVIII века Мансуре, предшественнике Шамиля. Правда, когда очерк увидел свет, критика указала на то, что сам Толстой взял сведения о Мансуре из журнала ‘Русская мысль’ и лишь пересказал содержание сомнительной по достоверности статьи. Но тем не менее очерк ценен как еще одно документальное свидетельство интереса создателя ‘Хаджи Мурата’ к истории Кавказа.
Так и публикуемые здесь впервые памятные заметки Анатолия Виноградова интересны как еще одно живое впечатление о Толстом, о том, каким был яснополянский мыслитель в последний период жизни. Не менее характеризуют они и А. К. Виноградова, трагические искания которого были свойственны духовной атмосфере России начала века.
1 Д. П. Маковицкий. Яснополянские записки. ‘Литературное наследство’, т. 90, кн. III, стр. 343. М. ‘Наука’. 1979.
2 РГАЛИ, ф. 1303, оп. 1, No 296, зап. кн. 2.
3 ГМТ, рукописный отдел, фонд Толстого, No 68327.
4 Андрей Белый, ‘Дорогой памяти Ю. А. Сидорова’ (в кн.: Юрий Сидоров. Стихотворения. М. ‘Альциона’. 1910, стр. 9 — 10).
5 РГАЛИ, ф. 1303, оп. 1, No 296, зап. кн. 1, л. 15.
6 ОР РГБ, ф. 25, к. No 13, ед. хр. 8.
7 Б. Садовской, ‘Памяти друга’ (в кн.: Юрий Сидоров. Стихотворения, стр. 14).
8 РГАЛИ, ф. 1303, оп. 1, No 296, зап. кн. 1, л. 14 (об.).
9 С. М. Соловьев, ‘Юрий Сидоров’ (в кн.: Юрий Сидоров. Стихотворения, стр. 18).
10 РГАЛИ, ф. 1303, оп. 1, No 296, зап. кн. 1, л. 16 (об.).
11 РГАЛИ, ф. 1303, оп. 1, No 296, зап. кн. 1, л. 22.
12 Об этом, в частности, см. в кн.: М. С. Шагинян. Человек и время. М. 1980, стр. 393 — 395.
13 РГАЛИ, ф. 1303, оп. 1, No 296, зап. кн. 2, л. 47 об.
14 Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений в 90 томах. М. 1956, т. 75, стр. 104.
15 Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. М. 1937, т. 55, стр. 300.
16 РГАЛИ, ф. 1303, оп. 1, No 296, зап. кн. 6, л. 241 об.
17 А. К. Виноградов был в Ясной Поляне в феврале 1909 года.
18 Гончарова Е. Д. (ум. 1922) — одна из первых русских женщин-врачей, родная племянница Н. Н. Пушкиной-Ланской. О ней см. подробнее: Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. М. 1937, т. 86, стр. 101 — 102.
19 Черткова А. К. (1859 — 1927) — жена В. Г. Черткова (1854 — 1936), сподвижника и издателя Л. Толстого.
20 Виноградов А. Шейх Мансур. М. 1934, стр. 4.
ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ А. ВИНОГРАДОВА
Риккерт1 и гносеологический субъект. Мы все мыслим не в себе, а в Боге, ибо корни нашего бытия теряются при анализе. Мы в зависимости. Сущность нашего субъекта Бог. Так мы, исследуя себя, видим, что мы существуем не сами, а только в Боге, иначе нас нет.
Если Бога не существует, то и нас нет, ибо мы лишаемся корней бытия. Крепость и сладость моей веры. Гносеологический субъект не существует. Но воистину и жить не страшно и умереть не больно. Каждый человек сквозное окно в Бога. Каждый человек дверь в Бога. Любить человека — стучаться в Бога.
Как, будучи в вере, в религии, но выйдя из господствующей церкви, избежать сектантства, имея жажду церкви, любя людей и питая Вселенскую жажду, нельзя оставаться одному, — пропагандируя свое учение, можно лишь учредить еще одну секту и принять судьбу многих еретиков и сектаторов. Человеческое устройство вожделенно мне. Душу свою положу за други своя. Вопрос о личной жизни не любовен. Вот М<ережковский> сначала был одинок и говорил о грядущей Иоанновой церкви. Ныне же утверждается в новой секте, призывая Духа как Хлыст, ожидая и вызывая Христа на третий завет. Что вопрос не празден, я свидетельствую, и все свидетельствует смертью. Жизнь свою положил друг мой любимый.
Экономическая подкладка истории и понимание этого не исключают и не решают вопроса об усовершенствовании личности, а без этого ничего не удастся.
Вместо души отгоревший пепел. Об интеллигенции. О безбожии.
Радуюсь, Господи, о имени Твоем, Иисусе. Ты еси Бог, Творящий чудеса. Ныне сердцу моему осуществляешь заветы.
Л. Н., любить буду Вас неугасимо и молиться о Вас во все дни. Ей гряди, Господи.
О конце. Все люблю, всякую травку, всякую птицу, а человека тем паче, ибо человек Врата к Господу, сквозное окно в Бога, ибо нет человека не в Боге.
Интеллигенция много понимает, но мало любит.
24 февраля, вчера, молился у мощей Василия Блаженного и Иоанна Благочинного. Лобызал честные вериги. Молился у мощей Алексия Митрополита. Чудотворца. Получил благословение от иеромонаха Чудова монастыря. Молился я об успешности моего паломничества ко Христову старику. Об земле русской молился, о своих молился, молился о здравии живых и об упокоении усопших, и Юрушка незримо меня наставлял, и во всем я чувствовал его дух. Воздух на высотах кремлевских был легкий, колокола благоуханно звенели, и аз молился молитвой Ефрема Сирина. Так время прошло от трех до 5-ти часов. Сережа милый и дорогой <С. М. Соловьев. -- Ст. А.>. Ласков был со мною, когда завтракали вместе. Целительна милая ласка его. Странника Смарагда повстречал. О сем после.
У интеллигента опустошенная безбожием душа. Душа — отгоревший пепел. Говоришь с интеллигентом и словно пошлину платишь, что он-де не простой человек, а интеллигент. Можно быть культурным, минуя интеллигентность. Спустишься ниже и узришь, сколько света духовного, радости и тепла в убогой нищенской крестьянской душе. Сквозь убожество надо полюбить. Ужаса там много. Или ужас, или любовь, а не то вместе, а это бывает. В городе человек человеку волк. Господи, прости мя осуждение. О понимании быта народна. С<оциал> Д<емократы> пренебрегают им совсем. Вечно помнить об Астафии и старце Смарагде.
На Двине и в Заволжье народ иной: духом крепкий, верою благоухающий, в благочестии древнем твердый, и живут богато и полно, и дивным художеством преизяществом украшают свои храмы и моления. Сильна там старая Вера, как Адамантовыя врата. Духом воистину тверды, в молитве благоуханны. Видели мы, что нельзя оставаться в лоне господствующей церкви, но любя дело церковное, скорбели о выходе, принять же сектаторство мы не могли, ибо как дерзать принятием на себя авторитета церковно-веро-учительства, будешь только основателем секты, которых и без того много, — где же здесь мечта всемирная, где вселенского счастия жажда?
И были мы грустящии одиноко, но поучать и пропагандировать не хотели, ибо смотрели на сие как на дело нелюбовное. И видели, как учитель нового Христа грядущего тоже скорбит и грустит несказанно, и думали, что пламенно ждет он Иоанновой церкви. Но и он оказался явным грустителем и тайным сектатором и почти хлыстом. ‘Аз бо есмь в чину учимых и учащих мя требую’.
Интеллигенты и прочие свободомыслящие из старого ума выжили, нового не нажили, дураками умрут. Непредвидимость.
Ценно не то, в каких устройствах люди (община или…), ценен дух крепости, сила веры в отдельного человека. Без этого ни черта не сделаешь.
Бабы особенно стремительны к ложноучителям.
Слишком большое горе людей разделяет, а среднее близит.
Об отце2, коего вся жизнь экзамен. Святой он. О Юре Книжечка. Прочитать все.
Люблю я их. Сколько страдают на земле. Никого не любил я так, как Вас, да обрадует Вас простая человеческая любовь. Быть может, устал он, тогда прошу его сказать и прощусь с ним навсегда. Страдания и любовь и вера во Христа меня приближают и поднимают до него. Крест. Ножичек. Книжки. Евангелие. Письмо. Деньги3. Слушать то, что скажет Христов старик. Написать о тайной беседе. Все изобличает сдержанность и суровый дух и огнь души, свету его душа поддается и огненным горит сиянием. Как благодарю я Бога, что привел он меня к нему.
Длинная сосулька льда повисла у лошади со лба до
ноздрей.
Нынче это кончаю, эту часть жизни, и начинается иная жизнь. Завтра увижу Христова старца и перейду к новым дням новой жизни.
Господи, посети сердце мое!
Ныне стоит Господь у сердец и стучит близко, близко и глаголет: ‘Се стучу. Се стою у дверей и стучу’. Не внимают стуку сему. Вниди, Господи, вниди благословенный, вечеруй со мною, блуждающим нищим, странным младенцем Твоим. Что реальное понимать под любовью? Какой первый шаг? Каким делом выражается моя любовь?
<Посещение Льва Толстого>
26 февраля 1909 года. Ясная Поляна.
Спор с Гусевым4 бесплодный. Ему хорошо, а мне каково? Л. Н. Вошел в прихожую. Шаркает ногами и говорит: ‘Где молод чщеловек?’ Слышу через дверь: снимает калоши. Вошел в черной блузе, в сапогах порыжелых. Глаза светло синие, лицо потемневшее красно от мороза, серые волосы. Горбится. Поздоровался. ‘Помогу чем умею. Каждый сам себе помочь должен. Так ведь?’ И засунул руки за пояс. Засим просил остаться и позавтракать: ‘А сейчас мое время’. Сказал еще слов десять и ушел, спросивши, сколько мне лет.
Дал читать свои статьи неизданные и издаваемые за границей. Письмо Рукавишникову Н. А. 4 февр<аля>5, письмо индусу 14 декабря 19086, читаю, и нехорошее со мной делается.
С одной стороны, отрицает ложное умственное развитие (именно оно ведет к безбожию), с другой, утверждает немыслимость христианства евангелического как непримиримого с умственным развитием современности. <...>
Ходит шагом старческим и частым.
О пантеистическом Боге.
Хорошо живут, привольно, но хочу добавить о Христе Боге моем, ибо вмещаю сие и без этого нет во мне жизни. Лев Николаевич! Я у Вас прочитал о том, что вмешательство Бога в жизнь — заблуждение. Мне кажется, я ошибся, если подумать, что Вы считаете ложным вмешательство Бога по молитве.
Воздух и дух у Вас легкий, живой дух. В Москве дух тяжелый. Тихо и спокойно. Беречь старика. С любовью и осторожностью говорить, не беспокоя.
Верую, Господи, и исповедую яко ты еси Христос сын Бога живого, пришедший в мир.
Еду к Черткову.
Любовь и далее это о жизни, а не об узнавании. Я же весь, все это приняв как прекрасное и для жизни радостное, еще глубоко таю в сердце своем веру младенческую. Не обманет Бог младенца своего. У Черткова. Хожу, говорю, читаю. <...>
27 февраля 1909. Ясная Поляна.
Рука несколько дрожит. Только что сошел с верху из кабинета Льва Николаевича. Пишу с трудом. Вошел к нему в кабинет, вижу: сидит в углу на кресле. Встал, здоровается. Я спрашиваю: ‘Как Ваше здоровье?’, он говорит: ‘Ничего теперь, вчера слабость была большая. Нынче хорошо. Быть может, паралич будет. Помирать скоро, к смерти ближе’. Я говорю: ‘Зачем помирать, с нами побудьте’, а он: ‘Да и смерть хороша и умереть хорошо’, улыбаясь. Затем начал: ‘Мне вчера Ф. А.7 сказал о Вас. Не думаю, чтобы мог я быть Вам чем-нибудь полезен, если Вы придерживаетесь таких убеждений, то я ничего не могу Вам сказать’. Затем говорил о Достоевском: ‘много путаницы’, о том, что ‘в мире тайны нет и вера не нужна, а знать о Боге нужно, это я знаю’. О М<ережковском> он ничего не знает и не помнит. Когда я рассказал ему, то он сказал, что это религиозные конфетки и что если Вы любите Бога, то зачем Вам Мережковский, зачем Чережковский и Тережковский, к черту Мережковского. Никто Вам не нужен и Толстой Вам не нужен, к черту Толстого, ну его к собаке под хвост. Тут он рассмеялся веселым и быстрым смешком. Но дверь отворилась и вошла Софья Андреевна. Она очень молода и имеет прекрасный цвет лица. Поздоровалась со мною улыбнувшись и строго посмотрела на Льва Николаевича. Он спросил: ‘Ты что, Сонюшка?’ ‘Да я, — сказала С. А., — слушаю ваши разговоры, и мне кажется, ты очень горячишься’.
Про брата Ф. А. Степанова.
О тайне неисследимой в личности — здесь он после спора согласился. О личности. Личность он понимает в смысле ограничения.
Христа не выделяет из философов.
Пока это. О существенном писать не могу8.
Хорошо здесь: воздух легкий. Поля широкие. Ясные поля.
Не так уж он прост. Не верит.
Философией занимается, да еще плохой.
Пьяный с трезвым сошлись.
Пожил он, и я жить хочу. Ишь, 80 лет, а верхом катается, ‘божью тварь мучит’. Скачет лучше кавалериста. <...>
Я ему сказал: ‘Вы все пользуетесь термином ‘христианство». ‘Да, — сказал он, — с большою охотою: я его очень люблю и уважаю’. Говорит, что воскресенье Христово ему не нужно. Наоборот, это разрушит все, что он строит… С моей единственной непревзойденной в мире чисто индийской способностью перевоплощаться я мог на минуту искренне и глубоко пережить всю психологию толстовца.
Если явится спирит и скажет, что тогда-то он <Христос. -- Ст. А.> воскреснет, я скажу ему: сделайте одолжение, только мне до этого нет дела.
‘Добрые люди посылают мне книги. Индийскую философию я люблю’.
‘В Евангелии Иоанна тож много глупостей, а Павел прямо злодей, испортил христианство, исказил все. Много глупостей в этой книге’.
‘Зачем Вы его9 читаете, ведь сколько истинно хороших книг. Посмотрите мой ‘Круг чтения’, сколько их там. Вам надо своя душа спасти, как мужики говорят, ‘своя душа спасти’. Вы вот на кресле этом сейчас умереть можете’. ‘Я готов’, — сказал я. ‘И я готов, и я тоже умереть могу’, — сказал Л. Н. ‘Так вот зачем Вам М<ережковский>? Прежде всего надо душу спасать и жить истинной жизнью’.
О всечеловеческой формуле жизни религиозной и о стирании дорогих граней индивидуальности. Социализм это дурнопонятое христианство.
О религиозных конфектах. ‘Или заниматься серьезно, или вовсе не заниматься, это дело серьезное’. Я сказал, что там, где жизнью платятся, там уже не может быть речи о легком отношении к делу. Спросил о революционности в Москве. Я сказал, что слабо, но СД работают. ‘Как они работают, пропагандируют?’ ‘Да’. Отрицательная пропаганда. Они разжигают злобу и внушают те чувства, которых не было у крестьян: вражду и зависть. Проповедь отрицания. Подумаю, может быть, и правы Л. Н. и В. Г.10, но вернее что нет. Вздорно говорят про какую-то мистическую половину жизни. Л. Т., если угодно, он был мистиком в жизни своей и в художестве, когда перестал быть художником, то это мистическое глубоко ушло в личную его жизнь, в интимнейшие его переживания. В теоретике он беспомощней ребенка, и любой его может здесь разбить, но мистического и веры <не> найти в его теоретике.
Когда сказал мне, что надо душу спасти, я быстро спросил: ‘От чего?’ Он сим вопросом был изумлен и рассержен.
Прощаясь, сказал: ‘Мне очень приятно говорить с такими людьми, такие люди мне дороги. Простите, что сказал Вам неприятного’. ‘Мне интересно знать, как пойдет у Вас дальше, что будет с Вами. Напишите мне иногда, как Ваша фамилия?’ Я сказал. ‘Я Вам отвечу, если письмо будет того заслуживать’.
На этом мы простились.
Во время разговора он брал нож для книг и круглый камень и на нем черенком обыкновенного ножа отбивал острие.
Вообще он чрезвычайно жив и бодр. Совсем не узнаешь дряхлого сгорбленного старика, что приходил вчера ко мне.
<...> Встретил меня сердито и гневно. Сытенький и благодушный Ф. А. наговорил ему про меня вздору. Он с того и начал: ‘Чертков и Ф. А. говорили мне о Ваших убеждениях, с таким человеком у меня ничего нет общего, никаких точек соприкосновения, я не могу Вам помочь. Впрочем, может быть, Ф. А. напутал, скажите сами’. Я сказал, что мы с Ф. А. говорили мало, но о личном бессмертии он со мной согласился. ‘Ну вот чепуха какая, я говорил нет, это нельзя, это разрушает все, что я делаю, не нужно мне это, совсем не нужно. Это вера. Не хочу я верить, я знать хочу, а ведь это то же, что вера в чудеса, не хочу верить ни во что. Я Бога знаю, но не верю’. Я сказал, что не соединимо с молитвой представление о невмешательстве Бога в жизнь и в личную жизнь по молитве. Он был прямо на меня гневен. Я догадываюсь: розовый старичок Ф. А., возмущенный тем, что с самим Л. Н. я не соглашаюсь и имею какие-то свои еще мнения там, где все так просто. Он наговорил про меня, это подготовило и вызвало досаду у Льва Николаевича.
О непротивлении я сказал, что это единственно возможное понимание: ‘Это мне очень приятно, а то раньше интеллигенты мне писали, высмеивая это пресловутое непротивление’. <...>
Когда я ждал лошади, сверху сошел Л. Н. и что-то спросил, ему ответили. ‘Ах это молодой человек’. ‘Канта я считаю гениальным’, — сказал Л. Н., а не знает о примате практического разума и даже о делении этом не знает. Антиномий не читал.
Голос старческий, слегка хрипящий, говорит ‘чщелавек’, ‘отщень’. О категориях говорит как юный метафизик-первокурсник. ‘Ведь это так: ученые самые невежественные люди, смешной материализм’. Презирает Геккеля. Любит Шопенгауэра.
Говорит о точке зрения происхождения видов: ну что он11, сначала рыбы, потом иные животные, потом обезьяны, ну а рыбы откуда, земля откуда, из туманности, как из солнца, а солнце и Сириус откуда? И так видим, что здесь путаница: путь избрали неверный!
Дурной бесконечности не отличает от истинной.
Если по Толстому религия не для покоя и радости, а для познания истины, то я прав в своей жизненной деятельности.
Словно сон какой, так их жизнь странна и не похожа на нашу, что, уехав из Дивных Весей и Ясных полей, все дни пребывания там кажутся сном.
Жить он устал.
Я что-то забывчив стал, забываю, что делал минуту тому назад, цепь мысли обрывается. Убийственная улыбка, кроткая улыбка смерти, улыбка безумная умирающего человека или эпилептика. Как страшно это было, когда здоровый и тихий человек вдруг так страшно стал улыбаться, что сестра12, взглянув в нечеловеческое лицо, упала в обморок.
Вознесение. С усами, с бородой.
Бог, входящий в комнату.
О раскольниках и русском религиозном крестьянстве. На него вся надежда. ‘Но ведь крестьянин верит — он не читал Шопенгауэра’. О Леониде Андрееве: ‘читал три раза ‘Рассказ о семи повешенных’ и рассказать не могу, не помню ничего’.
Л. Андреев писал Толстому письмо, где просил разрешения посвятить ему ‘Семь повешенных’. Толстой отказал. К Андрееву он относится отрицательно13. В. Гюго очень любит и восторгается. Теперь читает его.
Прекрасный Иосиф14.
Как о тех, кои, будучи воспитаны в религии, потом становятся софистами своих религиозных убеждений. Конт15 говорит: ну как? О времени и пространстве любит говорить и пишет. Думает, времени нет, поэтому больше всего любит настоящее. <...>
Л. Толстой любит свою любовь. <...>
О Всемогуществе Божьем. Об данной реальности ничего не знаем, что же говорить о бесчисленных возможностях. О райских древах и плодах.
Очистительный холод диалектики, прозрачные воды логики, огонь очищающей философии. Все это дает возможность вкусить сладкие плоды догматического богословия.
Приятно, что Л. Н. дает возможность чистого разыскания истины.
Христос Господь и тот человечески уставал и плакал и алкал, как легко становится, когда это вспомнишь.
Л. Н., это не религиозные конфекты. Там, где смертью платят, там не из-за конфект умирают!16 Там душу полагают за истину. Мне же своя жизнь не дорога.
Л. Т. прост в одну точку, не сворачивая шел, поразительна в нем эта прямолинейность, обратив внимание на точку предмета, обо всем предмете позабывает.
О нищенстве и убожестве моем. Один у меня Отец — Господь небесный. <...>Жду тебя, старче17. Л<ев> меня обманул.
Предисловие, публикация, подготовка текста и примечания Ст. Айдиняна.
1 Риккерт Генрих (1863 — 1936) — немецкий философ, неокантианец.
2 К. Н. Виноградов, отец А. К. Виноградова, учитель.
3 Перечень предметов, которые А. К. Виноградов наметил взять в Ясную Поляну.
4 Гусев Н. Н. (1882 — 1967) — секретарь Л. Н. Толстого в 1907 — 1909 годах.
5 См.: Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. М. 1955, т. 79, стр. 53—58.
6 См.: Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. М. 1956, т. 37, стр. 245 — 273.
7 Ф. А. (Степанов) — личность не установлена. Нельзя исключить, что А. Виноградов неверно расслышал фамилию Ф. А. Страхова (1861 — 1923), философа, близкого друга Л. Толстого, потому ошибся, заменив ее на ‘брат Ф. А. Степанов’ (см. ниже), братьями толстовцы называли друг друга.
8 Речь идет о смерти Ю. А. Сидорова.
9 Д. С. Мережковского.
10 В. Г. Чертков.
11 Имеется в виду Ч. Дарвин.
12 Личность не установлена, во всяком случае, вряд ли это сестра А. К. Виноградова — Н. К. Виноградова.
13 Здесь А. К. Виноградов ошибается. При отрицательном отношении к ‘Рассказу о семи повешенных’ Л. Андреева Толстой посвящение принял. Он так отзывался об этом произведении: ’22 мая 1908 г. Чтение ‘Рассказа о семи повешенных’ Л. Андреева. Отзыв Толстого: ‘Отвратительно! Фальшь на каждом шагу!» (см. в кн.: Гусев Н. Летопись жизни и творчества Льва Николаевича Толстого (1891 — 1910). М. 1960, стр. 626). Одновременно существует и письмо Л. Толстого от 2 сентября 1908 года, адресованное Л. Андрееву, с благодарностью за посвящение: ‘Получил Ваше хорошее письмо, любезный Леонид Николаевич. Никогда не знал, что значит посвящение, хотя, кажется, и сам кому-то посвящал. Одно знаю, что Ваше посвящение мне означает Ваши ко мне добрые чувства, то же, что я видел и в письме Вашем ко мне, и это мне очень приятно’ (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. М. 1956, т. 78, стр. 218).
14 Библейский сюжет об Иосифе Прекрасном занимал Л. Толстого, в неоконченной повести А. Виноградова ‘Очарованный книжник’ этот образ должен был перекликаться с Иосафом, царевичем индийским.
15 Конт Огюст (1798 — 1857) — французский философ, основатель позитивизма.
16 Снова речь идет о гибели Ю. Сидорова.
17 А. К. Виноградова все время преследовал образ старика-старца, носителя духовной тайны. Старец Виноградова — литературный герой его ‘Повести об очарованном книжнике’, стихотворения ‘Встреча’ (сохранились в рукописи). Этот ‘дивный старик’ сходен чертами со схимником, с которым встречается Тихон в ‘Петре и Алексее’ Д. Мережковского (см.: Мережковский Д. Антихрист. Петр и Алексей. Изд-е М. В. Пирожкова. 1907, стр. 593).
Прочитали? Поделиться с друзьями:
