М. А. Осоргин
А. К. Маликов и В. Г. Короленко
ПРИМЕЧАНИЯ
А. К. Маликов и В. Г. Короленко
Из цикла ‘Встречи’ (1933, 5 марта, No 4365)
А. К. Маликов и В. Г. Короленко, Осоргин Михаил Андреевич, Год: 1933
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Осоргин М. А. Воспоминания. Повесть о сестре
Воронеж: Изд-во Воронежск. ун-та, 1992.
Наше поколение в чрезвычайно выгодных мемуарных условиях: не успев состариться, мы прожили века. В жизни каждого из нас есть отдел древней истории, — и она, действительно, древняя, не только для нас, а вообще. Так, с точки зрения современных русских Прустов (а их молодость также относительна), вряд ли велика разница во времени между Гомером и Боборыкиным1, — я же с одинаковым аппетитом обедал в Париже с Газдановым2, в Риме с Боборыкиным, а в Москве даже с H. H. Златовратским, который уже, по тому времени, принадлежал если не к древним, то к средним векам русской литературы. Впрочем, он был моложе Боборыкина, дольше цеплявшегося за литературную известность и до конца жизни писавшего романы на темы дня.
Когда-то, тоже в средние века, я завел толстенную тетрадь в переплете, озаглавив ее ‘Книга встреч’, на первой странице было написано: ‘Эту тетрадь завещаю ‘Русским ведомостям’. — Но наследник умер раньше наследодателя: нет ни ‘Русских ведомостей’, ни большинства их последних руководителей: умерли В. Соболевский3, А. Мануйлов4, В. Розенберг5, И. Игнатов6, Н. Сперанский7, Н. Эфрос8. Кому теперь завещать ‘Книгу встреч’? И вот я вырываю из нее странички.
На днях я читал третий и четвертый тома ‘Истории моего современника’ В. Короленка в новом издании ‘Академии’9. Там он целую главу посвящает Александру Капитоновичу Маликову10, известному ‘предшественнику Толстого’, революционеру-богоискателю, участнику процессов ‘каракозовского’ и ‘193’. Два старых друга хотели написать по книге об этом замечательном человеке: В. Короленко и Н. Чайковский11, оба не успели. Осталась только плохая и пустая книга Фаресова12 да ряд отрывочных воспоминаний Короленка, Пругавина13, Чайковского и других. Сейчас в России пишется книга о предшественниках Толстого в ‘теории непротивления’, в том числе и о Маликове.
Памятью уходя в прошлое, вижу себя студентом на крошечном хуторе ‘Маликовка’, отделившемся от большого имения А. П. Чарушникова (издателя)14. Этот хутор А. К. Маликов получил в виде гонорара за свою книгу ‘На задворках фабрики. Край без будущего’ от своих издателей (Чарушникова и Дороватовского). При хуторе десятин восемь земли — поля и лесок. Постоянно здесь живет третья жена А. К., крестьянка, умная и отличная женщина, подарившая его тремя сыновьями. Летом приезжают старшие дочери Малико-ва, — и все, включая меня — гостя, работают в поле.
Работаем мы, собственно, для того, чтобы прокормить корову и лошадь. В дни покоса встаем в пять часов, косим вику с тимофеевкой, пока не ушла роса, дважды шевелим и ворошим под солнцем, а вечером конь Васька отвозит душистое сено. Питаемся молоком, гречневой кашей и огурцами с огорода.
Распорядитель работ — Александр Капитонович. Высокий, плечистый старик с седой бородой, прекрасным умным лицом и неизменной веселостью. Широко образованный, повидавший мир (в Америке с Чайковским он устраивал ‘Прогрессивную коммуну’ в Канзасе), свой человек в кругу мужиков и профессоров, по натуре — анархист, по религии — поэт крестьянского православия, изумительный рассказчик, юморист и оратор Божьей милостью, — таких в России было немного. Когда-то близко дружил с Толстым, во многом на него влиял, но разошелся. За плечами огромная жизнь, возраст за шестьдесят, а в люльке последний ребенок. Личность красоты изумительной и побеждающей.
В этом ‘богоискателе’ не было ничего от ханжества, да, вероятно, не было и той непрестанной внутренней борьбы, которая отличала Толстого. Маликов никому ничего не навязывал, — он заражал своим поэтическим даром, я думаю, что религия была для него поэзией. Он крестился широким мужицким крестом, напевал арии из опер, любил начать наш огуречно-молочный обед рюмкой водки, играл в карты, говорил на любую тему, часто и весело смеялся и был полон жизни. В свое время он подсказал Льву Толстому идею непротивления, — но никогда не было в нем того сладенького смирения, которое так неприятно отличает ‘толстовцев’. К существующему строю, как и к официальной церковности, он относился с осуждением и, конечно, никогда не переставал чувствовать себя революционером. Чудесен рассказ о том, как на суде, вместо всяких оправданий, Маликов произнес блестящую речь, в которой доказывал, что ‘даже в прокуроре должна быть искра Божия’. Любопытно, что Маликов был одно время в оживленной переписке с К. Победоносцевым15, своим бывшим профессором московского университета. Переписка началась письмом Маликова по поводу возмутительных приемов администрации в отношении рабочих. Победоносцев ответил, — и между ними возникла интересная полемика, в то время Маликов был судебным следователем. Когда позже явились однажды жандармы для ареста Маликова, в связи с каким-то политическим делом, и, произведя обыск, нашли письма Победоносцева, произошла любопытная сцена: жандармы были совершенно огорошены и ушли с извинениями. К сожалению, эти письма, по-видимому, не сохранились. Их разыскивал Короленко, хотевший их опубликовать, ищут их и сейчас, но безрезультатно. У меня сохранилось письмо Короленка, который говорит, что видел и читал эту переписку ‘неблагонадежного с Победоносцевым’ в Перми, когда жил с Малиновым, и что она представляет большой интерес.
Умер Маликов в Вильно в 1904 году, насколько помню, — в доме своего друга Лопатина, брата Германа Александровича. Из последователей его ‘религии богочеловечества’ два-три человека живы, но уже давно с этой религией расстались.
Всегда было мне жалко, что по тогдашнему моему мальчишеству я не всмотрелся и не вслушался в этого человека достаточно, чтобы теперь рассказать о нем больше, но вижу его и до сих пор ясно: и на покосе, и в конюшне, которую мы вместе чистили, и в лесу, куда ходили по грибы, и на крылечке хутора за вечерним чаем. И много раз мой маленький фотографический аппарат запечатлел его крупную мужицкую фигуру с лопатой, граблями, на огороде, рядом с деспотом хутора — конем Васькой, крутобоким обжорой, но, впрочем, неплохим работником на себя самого. Эти фотографии должны быть в архиве В. Короленка, которому позже были отправлены.
А вот самого Владимира Галактионовича я видел только раз — в Москве, на вокзале, где мы провели лишь с полчаса за столиком буфета. Но этого было достаточно, чтобы влюбиться в прекрасное лицо и еще неполную седину (по-итальянски — ‘соль с перцем’!) русского писателя (кажется, на него украинцы прав не предъявляют?). Никогда не видел лица благообразнее и приятнее! Чистота, мягкость и душевность, — как в каждой написанной им строке. Такому человеку можно доверить все, самое дорогое и интимное, — и быть спокойным, и знать, что встретишь полное внимание и чуткую серьезность. Я не уверен, что такие люди еще остались в России.
Для наших дней Короленко стал ‘скучным’: его относят к разряду отошедших в небытие и забвение народников. Притом, — был ли он чистым художником? Он признавался: ‘Порою во мне борются бытописатель с художником, и мне приходится отдавать предпочтение бытописателю’. Он по необходимости был и публицистом, — оставил книгу ‘Бытовое явление’16, прямота, честность и сдержанность которой исключительны. Мог ли он думать, что смертная казнь, ставшая ‘бытовым явлением’ в те далекие годы (в ‘средние века’!), еще позже станет в той же России уже не просто бытом, а узаконенным методом воспитания и ходячей монетой политических расчетов? Но в то время его книга производила громадное впечатление и была настоящим писательским и человеческим подвигом. Короленко сам ее ценил. Когда удалось издать ее на итальянском языке (в 1910 г.), он писал мне в Рим: ‘Ни одна из моих работ, появляясь в переводе, не доставляет мне этим такого удовлетворения, как именно эта’.
Не все знают, что в 1921 году, по просьбе злополучного Общественного комитета помощи голодающим17, В. Г. Короленко принял звание Почетного председателя комитета. На посланную ему комитетом телеграмму он тогда ответил телеграммой же: ‘Я болен и слаб, силы мои уже не те, какие нужны в настоящее время, но тем не менее глубоко благодарен товарищам, вспомнившим обо мне в годину небывалого еще бедствия, и постараюсь сделать все, что буду в силах’. Тогда же приезжие из Полтавы рассказали, что местные профсоюзы решили подчеркнуть оригинальным подношением свое глубокое уважение к старому писателю, который, несмотря на болезни, отдавал все свое время ходатайствам и заступничествам за лиц, преследовавшихся советскими властями. Профсоюзы поднесли ему по три пуда муки и по 80 аршин материи с каждого союза. Все полученное Короленко, сам живший в большой нужде, передал немедленно в фонд помощи голодающим.
При разгроме комитета его, к счастью, не тронули. Но были уже сочтены дни Владимира Галактионовича.
Отвлекусь от личных воспоминаний. Выше я предположил, что украинцы, кажется, не очень претендуют на лишение Короленка звания русского писателя. По этому поводу стоит прочесть страничку в его ‘Истории моего современника’ об украинских дебатах в Вышневолоцкой политической тюрьме, где содержался Короленко в 1880 году.
Короленко причислял себя к ‘общеруссам’ — и за это подвергался нападкам земляков. Когда же ему указывали на ‘национальное угнетение украинцев русскими’, он любил рассказывать, как ему пришлось встретиться с земляком — жандармским офицером, который изливался по части ‘ковбасы та варенухи’ и общей родины. ‘Я холодно слушал излияния ‘земляка’, — пишет В. Г., — и теперь, в спорах, ссылался на этот пример: вопрос не в ‘варенухах и ковбасе’, а в том, чтобы не было жандармов с Их деятельностью, будь они украинцы или великороссы. А тогда была полоса, когда именно украинцы охотно вербовались в жандармскую службу’. Так упрек в ‘беспочвенности общеруссов’ отражался встречным упреком в беспочвенности национализма. Убежденным ‘общеруссом’ Короленко остался до смерти: всякая духовная узость была чужда этому человеку.
Я соединил в кратких воспоминаниях имена Маликова и Короленка потому, что и в жизни их соединяла давняя дружба и взаимное уважение. Но, кроме того, хотелось сказать: вот образчики людей, каких больше не найдешь! И не только потому, что они обладала талантом и даром обаяния: они, действительно, были обаятельны и необыкновенны. Очаровывала широта и независимость их взглядов, их необычайная последовательность (отказ Короленка от присяги, маликовская ‘искра Божия в прокуроре’), их юмор и жизнерадостность, — и в то же время всегдашняя готовность к самой настоящей борьбе, а не к пустым словопрениям. Даже мимолетная встреча с ними крепко запечатлевалась, — и заряжала жизненностью. Счастливы те, кому довелось жить в постоянном и близком с ними общении, особенно в годы их зрелости и силы.
Наше поколение с ними только соприкоснулось, — но и за это спасибо судьбе!
1 Боборыкин, Петр Дмитриевич (1836—1921) — русский писатель. См. о нем ниже.
2 Газданов, Гайто Иванович (1903—1971) — русский писатель. С !920 г. — за границей. М. А. Осоргин покровительствовал ему как молодому автору.
3 Соболевский, Василий Михайлович (1846—1913) — публицист, один из редакторов ‘Русских ведомостей’. См. о нем ниже.
4 Мануйлов (Мануйлов), Александр Аполлонович (1861-1929) — публицист, один из редакторов ‘Русских ведомостей’.
5 Розенберг, Владимир Александрович (1860—1932) — публицист, один из редакторов ‘Русских ведомостей’.
6 Игнатов, Илья Николаевич (1858—1921) — публицист, литературный критик, один из редакторов ‘Русских ведомостей’.
7 Сперанский, Николай Васильевич (1861—1921) — публицист, заведовал иностранным отделом ‘Русских ведомостей’.
8 Эфрос, Николай Ефимович (1867—1923) — публицист, театральный и литературный критик, заведовал в ‘Русских ведомостях’ московским отделом.
9 Воспоминания В. Г. Короленко ‘История моего современника’ вышли в издательстве ‘Academia’ (M., Л., 1930—1931), в трех книгах (четырех томах).
10 Маликов, Александр Капитонович (1839—1904) — русский писатель, народник.
11 Чайковский, Николай Васильевич (1850/51—1926) — революционер-народник, позднее эсер,
12 Фаресов, Анатолий Иванович (1852—1928) — писатель, публицист.
13 Пругавин, Александр Степанович (1850—1921) — публицист, историк, этнограф.
14 Чарушников, Александр Петрович (1852—1913) — руководитель прогрессивного издательства ‘С. Дороватовский и А. Чарушников’, участник народнического движения.
15 Победоносцев, Константин Петрович (1827—1907) — русский государственный деятель, юрист, обер-прокурор Синода (1880—1905).
16 Статья В. Г. Короленко ‘Бытовое явление’ (1910) была направлена против смертной казни и с письмом Л. Н. Толстого в качестве предисловия тогда же появилась в переводах на многие языки. Для итальянского издания (Рим, 1910) М. А. Осоргин написал специальное введение.
17 Позднее члены Общественного комитета помощи голодающим были арестованы. См. об этом ниже.