А. И. МЕНДЕЛЕЕВА
А. И. МЕНДЕЛЕЕВА
Менделеева А. И. Менделеев в жизни. М., Изд. М. и С. Сабашниковых, 1928.
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
А. И. Менделеева. Из воспоминаний, Менделеев Дмитрий Иванович, Год: 1928
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Менделеев Д. И. Познание России. Заветные мысли
М., ‘Эксмо’, 2008.
‘Екатерина Ивановна (сестра Менделеева) решила оставить во всех отношениях удобное и даровое помещение у брата, наняла (в ноябре 1877 г.) маленькую квартирку из четырех комнат, переехала с нами туда.
Дмитрий Иванович приходил к нам на 4-ю линию. У себя он устраивал вечера по пятницам для нас, молодежи: двух студентов, братьев Капустиных, их товарищей Бесселя и Ленци, О. А. Лагоды, Н. Я. Капустиной и меня. Много читали и говорили там, главным образом Дмитрий Иванович. Живостью и энергией Дмитрий Иванович не только не уступал молодежи, но далеко оставлял ее за собой. Так проходило время. Дмитрий Иванович не только не пропускал случая доставить нам что-нибудь интересное. Он хотел облегчить мне со временем доступ в художественный мир, для чего начал посещать выставки, мастерские художников, знакомиться с ними и увлекся так, что начал покупать картины. Художники стали бывать у него, и скоро начались очень известные ‘Менделеевские среды’. Бывали на них постоянно все передвижники: Крамской, Репин, Ярошенко, Мясоедов, Кузнецов, Савицкий, Вл. Маковский, М. П. Клодт, Максимов, Васнецовы, Суриков, Шишкин, Куинджи, Киселев, Остроухое, Волков, Позен, Лемох, Прахов, Михальцева. Из профессоров университета чаще других А. Н. Бекетов, Меншуткин, Петрушевский, Иностранцев, Вагнер, Воейков, Краевич. Дмитрий Иванович так вошел в художественный мир, что был избран впоследствии действительным членом Академии художеств. На среды приходили без особых приглашений. Художники приводили новых, интересных чем-нибудь гостей. Бывали братья Сведомские, когда приезжали из Рима, Котарбинский, В. В. Верещагин и многие другие. Пробовав Дмитрий Иванович привлечь из Академии Чистякова, Орловского и М. К. Клодта, но Чистяков слишком расходился во взглядах на искусство с передвижниками. У Дмитрия Ивановича он бывал, но не по средам. Среды эти художники очень любили. Здесь сходились люди разных лагерей на нейтральной почве. Присутствие Дмитрия Ивановича умеряло крайности. Здесь узнавались все художественные новости. Художественные магазины присылали на просмотр к средам новые художественные издания. Иногда изобретатели в области искусства приносили свои изобретения и демонстрировали их… Иногда на средах вели чисто деловые беседы, горячие споры, тут созревали важные товарищеские решения вопросов. И иногда бывали остроумные беседы, и даже дурачества, на которые художники были неисчерпаемы. Кузнецов великолепно представлял жужжание летающей мухи, Позен — проповедь пастора и разные восточные сцены, М. П. Клодт танцевал чухонский танец, и все имели огромный запас рассказов из своих поездок, столкновений с народом и представителями высших сфер. Иногда приносили новости, журнальные статьи, не пропущенные цензурой. Атмосфера, которую Дмитрий Иванович создавал, куда бы ни появлялся, высокая интеллигентность, отсутствие мелких интересов, сплетен делали эти среды исключительно интересными и приятными…
В группе художников выделялся оригинальностью Архип Иванович Куинджи. Всей душой любивший, кроме своего искусства, товарищей, он был постоянным посетителем кружковых собраний и деловых, и семейных.
Я познакомилась с Архипом Ивановичем, когда была еще ученицей Академии художеств и жила у сестры Дмитрия Ивановича.
Помню, Дмитрий Иванович пришел к нам как-то необыкновенно оживленный и предложил идти в мастерскую Куинджи смотреть его новую картину: ‘Ночь на Днепре’. Сам он уже видел и был в неописуемом восторге. Мы быстро оделись и отправились с Дмитрием Ивановичем на Малый проспект Васильевского острова, где жил Куинджи. Нам открыла дверь средних лет дама, она шепотом просила нас пройти в гостиную и подождать, так как в мастерской был великий князь… Дама, оказавшаяся женой Куинджи, ввела нас в небольшую комнату… Усадив нас, жена Архипа Ивановича стала нам подробно рассказывать, все шепотом, о посещении великою князя. Вдруг раздался громкий могучий баритон: ‘Да где же он? Да куда же он?’ Двери распахнулись, и появился сам Архип Иванович Куинджи. Напрасно мы шептались, Архип Иванович громко восклицал и тащил нас в мастерскую, где он оставил великого князя, введя туда, он просто назвал нас великому князю.
Великий князь оставался несколько минут. После его отъезда мы долго сидели перед картиной, слушая Дмитрия Ивановича, который говорил о пейзаже вообще.
После нашего посещения мастерской Куинджи я видела его вместе с другими художниками… на ‘средах’ у Дмитрия Ивановича.
Наша дружба с Куинджи продолжалась до конца жизни Архипа Ивановича. Мы знали все, что с ним происходило,— его мысли и планы. Часто он играл с Дмитрием Ивановичем в шахматы.
Я любила следить за их нервной, всегда интересной игрой, но еще больше любила, когда они оставляли шахматы для разговора.
Во время болезни глаз Дмитрий Иванович все-таки не мог сидеть без дела и начал клеить ощупью всевозможные вещи, что он делал и раньше в минуты отдыха от утомительных умственных напряжений: чемоданы, рамки, столики. Все это сделано замечательно правильно. Принадлежности для кожаных работ Дмитрий Иванович всегда покупал в одном и том же магазине на Апраксином рынке. Раз, когда он, сделав покупку, выходил из магазина, какой-то бывший в магазине покупатель спросил купца: ‘Кто это?’ Купец с важностью ответил: ‘А это известный, знаменитый чемоданных дел мастер!’
В 1904, г. 27-го января, исполнилось 50 лет научной деятельности Дмитрия Ивановича и ему исполнилось 70 лет.
Многочисленные депутации приезжали целый день: от университета, женских курсов, на которых Дмитрий Иванович в начале их существования читал бесплатно, Горного института, Технологического, от разных ученых обществ и даже от Академии наук.
Но Дмитрий Иванович был грустен, нервен. В эту ночь было получено известие, что началась Японская война.
Приветственные телеграммы и письма были присланы Дмитрию Ивановичу в тот день со всех частей света. Вскоре после юбилея он стал отвечать на них частью сам, частью через секретаря. Надежда Яковлевна, его племянница, слышала, как он сказал: ‘Не могу я напечатать в газетах, что не имею возможности поблагодарить лично, потому что я имею эту возможность’. Вечер этого дня Дмитрий Иванович провел исключительно с нами.
Не буду описывать событий 1905 г. — они всем известны. Упомяну только об одном эпизоде. Когда началось шествие во главе с Гапоном к Зимнему дворцу, несметные толпы наводнили не только те улицы, по которым проходило шествие, но все соседние. Все ходили бледные и тревожные. У нас в Палате было то же, что и везде,— ожидание и тревога. Дети сидели дома. Вдруг Дмитрий Иванович, который в последние годы буквально никуда не ездил, зовет служителя Михаилу и посылает его за каретой. Он был в таком состоянии, что спрашивать его ни о чем нельзя было. Карету подали. Дмитрий Иванович простился с нами и уехал с Михаилом ‘куда-то’. Только через 6 часов они возвратились… Михаила рассказывал, как их нигде не пропускали, и они кружили по разным глухим местам, чтобы пробраться к дому Витте на Каменноостровском проспекте. Витте был дома и принял Дмитрия Ивановича. Возвратясь домой бледный, молчаливый, он снял в кабинете портрет Витте и поставил его на пол к стенке (с тем, чтобы убрать его совсем) и сказал: ‘Никогда не говорите мне больше об этом человеке’. Из страха вызвать волнение я никогда не расспрашивала о том, что произошло во время посещения им министра финансов Витте.
Дмитрий Иванович всегда был как будто в состоянии душевного горения. Я не видела у него никогда ни одного момента апатии. Это был постоянный поток мыслей, чувств, побуждений, который крушил на своем пути все препятствия.
Если он бодрствовал — он горел. Устав, он спал и таким крепким сном, какого мне не случалось видеть ни у кого и никогда. Раз как-то после долгой работы он лег днем и просил его не будить. Только что он заснул, как из книжного магазина пришли за книгами. Склад книг был в небольшой комнате рядом с той, в которой Дмитрий Иванович только что заснул. Я отказалась дать книги из страха, что артельщики разбудят его. Узнав, в чем дело, они обещали взять книги без малейшего шума. Я согласилась, и стала за ними следить. Сняв сапоги, они тихо вошли и осторожно снимали стопы книг, перевязанных веревками, говорили пантомимой, даже шепотом боялись. Им было необходимо взять хотя бы четыре-пять стоп. Я стояла, затаив дыхание. Вдруг веревка у одной стопы оборвалась, и книги со страшным грохотом упали на пол. Мы замерли. Что будет? Но в комнате Дмитрия Ивановича тишина. Потихоньку иду взглянуть. Дмитрий Иванович спокойно и крепко спит, даже не перевернулся. Не знаю, как объяснить такой сон у исключительно нервного человека.
Необычный дух Дмитрия Ивановича вылился в необычайной форме. Вот почему многие его не понимали. Он никогда не думал о том, какое впечатление производит на других, и говорил и делал все по движению сердца и ‘по своему крайнему разумению’, как он говорил.
Многие считали его характер невыносимым и тяжелым. Он легко раздражался и кричал, но тотчас и успокаивался. Я помню, как в самое первое время моего замужества, кто-то пришел к нему по делу. Я сидела в соседней комнате за работой. Вдруг слышу раскаты громового голоса Дмитрия Ивановича. Страшно испуганная, я, бросив работу, убежала к себе и зарыла голову в подушки, чтобы ничего не слышать. Через несколько минут, со страхом освободив голову из-под подушки, услышала привычный, добродушный голос Дмитрия Ивановича. Он мирно и весело разговаривал с тем же посетителем.
Потом я, как и все окружающие, знавшие его добрую душу и широкое сердце, привыкла к этой особенности его характера. Иногда он раскричится на лаборантов, на прислугу, на товарищей, на любого знакомого, на министра и сейчас же мирится и улыбается своей мягкой доброй улыбкой.
Как-то на лекции досталось от него за какую-то неисправность при опытах служителю Семену. Дмитрий Иванович кричал. Лекция окончилась. Он пришел в кабинет, сел на свое обычное место отдохнуть. Вдруг вспомнил, что кричал на Семена. Вскочив, побежал через лабораторию, внутренними ходами к Семену. Нашел его, стал перед ним, поклонился и сказал. ‘Прости меня, брат Семен’. К сожалению, в характере Семена была некоторая манерность и словоохотливость. Обрадовавшись, случаю блеснуть тем и другим, он начал: ‘Оно, изволите видеть, Дмитрий Иванович, так сказать, оно конечно’,— тянул он. Но темп Дмитрия Ивановича был другой: ‘Ну, не хочешь, так черт с тобой!’ Живо повернулся и убежал.
Сам он не придавал никакого значения своему крику.
Некоторые говорили про Дмитрия Ивановича, что у него тяжелый характер, сравнивали его со львом в берлоге, который рычит, когда к нему войдешь. Все думавшие так не знали, сколько доброты и нежности было в душе Дмитрия Ивановича. Он был полон контрастов.
Вспоминая многогранную, богатую натуру Дмитрия Ивановича, не могу не упомянуть еще одну особенность. Огромный здравый смысл, реализм и — вера в интуицию. Если ему предстояло решить какой-нибудь затруднительный, важный жизненный вопрос, он быстро-быстро своей легкой стремительной походкой входил, говорил, в чем дело, и просил сказать по первому впечатлению мое мнение. ‘Только не думай, только не думай’,— повторял он. Я говорила, и это было решением. Были случаи, когда ему не нравилось мое мнение. ‘Ах, зачем ты так сказала!’ — жалобно говорил он. ‘Да ты не слушай, сделай, как тебе кажется лучше’.— ‘Нет, уж нет!’ Он говорил, что как-то не послушался и потом жалел.
Он сердечно привязывался ко всем лаборантам и сотрудникам по работам в его лаборатории в университете, а потом в Главной палате мер и весов.
Наружность Дмитрия Ивановича известна по его многим удачным и неудачным портретам. Но все же ни фотографии, ни портреты не могут передать разнообразия выражений, жизни лица. Очень удачными я считаю портрет, снятый Карриком в 1881 г., все портреты, снятые Ф. И. Блумбахом в Палате мер и весов, и довольно удачная фотография Мрозовской. Портреты, сделанные нашими художниками: Крамским, Ярошенко и Репиным,— не могу назвать вполне удачными. В портрете Крамского похож рот и волосы, но глаза и выражение лица неудачны, у Ярошенко схвачен цвет волос и бороды, но выражение совсем не похоже. Портрет И. Репина писан после смерти Дмитрия Ивановича и не может назваться удачным. Бюст И. Я. Гинцбурга передает в общем, но в частностях есть отступления от натуры: нос у Дмитрия Ивановича был прямой и красивый, рот не выдавался так, как в бюсте Гинцбурга, и тоже был правильно очерчен, но с некоторых поворотов есть большое сходство’.
Менделеева А. И., урожденная Попова (1860—1942) — вторая жена Д. И. Менделеева, художница.