А. БУДИЩЕВ
А. БУДИЩЕВ
Жил на свете рыцарь бедный, —
Рыцарь бедный и простой…1
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
А. Будищев, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1914
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Дорошевич В.М. Воспоминания
М., ‘Новое литературное обозрение’, 2008.
Мне подали письмо:
‘Папочка скончался 22 ноября, в 11 час. 45 мин. Вчера. Юрий Будищев’.
Смерть еще раз прошла мимо моего окна.
Постучалась и сказала:
— Посмотри.
Несут еще знакомого покойника. Пронесли друга моей молодости.
Пронесли мою гордость. Я был его первым редактором. Я напечатал его первое произведение. В 1886 году в Москве издавался журнал ‘Развлечение’. Его издавал И.Ф. Морозов. Редактировал в это время ваш слуга2. Однажды в редакции было получено письмо, написанное необыкновенно старинным почерком.
Так пишут только древние старики.
Стихи.
Стихи?
Это:
— В корзину!
Но на этот раз это были хоть и стихи, — но хорошие. В первый, — вероятно, в последний, — единственный раз в моей редакторской жизни я получил хорошие стихи. От них пахло цветами. Можно было бы прозакладывать душу:
— Это из Гейне.
Я люблю Гейне. Я знаю Гейне.
Такого стихотворения не помню у Гейне. Но это из Гейне! Никто не сумел бы собрать такой букет полевых цветов. И так обрызнуть его росой.
Я обратился к редактору ‘Будильника’ А.Д. Курепину. Он был знатоком Гейне.
— Какой-то старичок переписал великолепный перевод и выдает это за свое. Посмотрите, справьтесь, есть у Гейне такое стихотворение?
Через несколько дней Курепин возвратил мне стихотворение:
— Перерыл всего Гейне. Этого стихотворения нет. Но это хорошо, как Гейне.
Хорошее стихотворение!
Этому нельзя сразу поверить.
Я захотел повидать ‘старичка’. Допросить. И в воскресенье в ‘почтовом ящике’ журнала было напечатано:
‘А. Будишеву. — Зайдите в редакцию’.
В понедельник в редакцию явился студент. Юный юноша. Невысокого роста, крепкий, коренастый. С милым, открытым лицом. С кудрявыми волосами. С веселыми, ясными глазами.
— В ‘почтовом ящике’ было: Будищеву зайти.
— Это стихотворение принадлежит, вероятно, вашему батюшке?
— Почему батюшке? Ах, это по поводу моего стариковского почерка? Я — криворучка.
У него были несколько искривленные пальцы правой руки.
— Вы где-нибудь печатались?
— В первый раз послал. Думаю, подойдет, — буду посылать. Не подойдет, — брошу.
— У вас есть и другие стихотворения?
— У меня есть много.
— Интересно было бы посмотреть.
— Они у меня в голове. Я их сочиняю и помню. Хотите, я вам покажу?
Он присел и написал несколько стихотворений.
Одно прекраснее другого. В них были красота и грусть. То, из чего сплетается поэзия.
Предо мной в маленькой редакционной каморке маленького журнальчика стоял поэт. Настоящий поэт.
Я так много видел людей, пишущих стихи. Я никогда не видел поэта. Этому трудно было поверить. И юный студент долго был все-таки под сомнением. Нужно было стихотворение для рождественского номера.
— Алексей Николаевич, не напишете ли вы?
— Когда? Хотите сейчас?
Он присел здесь же к столу, и через какие-нибудь полчаса подал мне стихотворение.
Это было произведение, только что созданное, здесь, при мне.
С помарками, с перечеркиваниями.
С заменой прекрасных слов еще лучшими.
По рукописи я видел, как все звучнее и звучнее слагались стихи в голове поэта.
Цензурировал журнал тогда Астафьев.
Он был хотя и цензор, но образованный человек.
Сам писатель, известный философ.
На полях стихотворения Будищева он написал такими же красными чернилами:
— Хотя это и не входит в мои права, но не могу удержаться и не воскликнуть: хорошо, дивно хорошо. Это сделало бы честь Алексею Толстому!
Так родился в литературе Алексей Николаевич Будищев.
Сначала он писал только лирические стихотворения3.
Я предложил ему попробовать себя в прозе.
Его проза оказалась такой же благоухающей, как его стихи.
И он сделался постоянным сотрудником и украшением журнала.
Сотрудником такой эфемериды, как еженедельный журнал!
Через несколько месяцев литературной деятельности он сказал мне:
— Я бросаю университет.
Он был медиком.
— Или литература, или медицина.
Как? Бросить университет?4 Карьеру? Ради какой-то литературы? Какой-то еженедельный журнальчик! С заработком в копейки, в гроши! Но он был непреклонен.
— Двум богам я служить не могу.
В устах ‘обывателя’ это прозвучало бы ‘громко’.
В устах поэта — естественно.
Вероятно, это было горем для его далеко не богатой помещичьей семьи с отцом, служившим мировым судьею.
Сын бросал прямую, широкую, ясную дорогу и по неведомой тропинке шел Бог знает куда в какой-то темный лес.
Сбился!
— Бросить университет! Уйти с четвертого, — с четвертого! — курса. Куда? В какой-то журнальчик!
Но он принес эту жертву.
И пришел туда, куда его неудержимо тянуло призванье. Тот голос, который нашептывал ему чудесные стихи. Он был цельная, прямая натура. Однолюб.
Человек одного призвания и только одной любви. Так он сделался литератором, отказавшись от всего, обрекши себя на бедность.
‘Жил на свете рыцарь бедный, — рыцарь бедный и простой…’ Это был человек глубокой и благородной души. Мне вспоминается его давнишнее стихотворение. Он описывает поле после битвы — ночью, при луне.
Стонущее поле.
Выходит из оврага, заваленного трупами.
Стихотворение заканчивается так:
‘Трус возбуждал во мне презренье.
И отвращение — герой’…5
Оцените глубину и благородство чувства и формы.
Я редко встречал более сильные строки.
Это благородство и глубина чувства выражались когда-то даже в забавной форме.
Юноша с кудрявыми волосами и тогда еще веселыми и ясными глазами был не прочь кутнуть.
И я помню одну товарищескую пирушку где-то в маленьком ресторанчике.
Все были веселы.
Будищев сидел над ‘Осколками’, ‘Шутом’, ‘Стрекозой’, читал их.
И горько плакал.
— Чего вы?
— Бедные, бедные! Ведь все это… Поймите вы, поймите!.. Ведь все это народ талантливый. А они… они…
Он рыдал.
— Они должны про тещ писать! Про одних тещ! Каково это им? Затем ли они в литературу шли?
И он плакал горькими слезами.
Я вспоминаю его не иначе как взволнованным, с дергающимся лицом, с горящими глазами, полными негодования. Юношеского негодования. Несмотря уже на сорок лет.
— Как? ‘Падающего толкни’?6 Падающего? И это проповедуется? Где? В литературе?
Это было в эпоху повального увлечения ‘ницшеанством’. Это возмущало его благородную душу. Наполняло его святой, юношеской ненавистью. Он боролся, как мог.
Выставлял этих ‘падающего толкни’ в романах, в пьесе, в статьях. Он любил и чувствовал природу.
Как многие русские писатели, как многие поэты в душе, — он был охотником.
Не знаю, бывал ли полон после охоты его ягдташ, но голова была полна образов.
Он сознавался, что:
— Много стихотворений сложилось, когда ходил с ружьем.
Шепот леса шептал его душе и из его поэтической души выходил звучными стихами.
Оттого и пахло от них цветами.
Оттого и звучны они были, как ранним утром хор птиц в лесу, и пестрели в них рифмы, как пестреют в траве цветы полевые, и стройны были его стихи, как сосны родимых лесов, нарядны и печальны, как кудрявые, плакучие березы.
Чехов говорил о Будищеве:
— Это, знаете, настоящий литератор. Не шаромыжник. Теперь в литературе шаромыжников развелось много.
Он был скромен, ‘рыцарь бедный’.
В литературе скромность — добродетель не нашего века.
Жизнь так шумит, что и в литературе нужен шум.
Нужен гам. Нужна свалка.
Иначе не заметят.
У Будищева не было шумных издателей-антрепренеров, крикливых комиссионеров, друзей, которые, как уличные мальчишки на заднюю ось пролетки, вскакивают на ‘колесницу славы’ писателя, художника, артиста, кривляются, радостно визжат, кричат, обращают на него внимание.
Никто в печати не рассказывал, что ест, что пьет ‘наш писатель’, никто не выдумывал, какой последний скандал он учинил, какие носит необыкновенные куртки и какую хочет купить яхту.
За ним не бегали по пятам интервьюеры.
Не спрашивали, что он думает о будущем Америки и о теперешних коротких дамских юбках.
А это уж совсем плохо.
Его единственным ‘сезам, отворись!’ был:
— Талант.
Без хлопот, без протекции перед его стихами и прозой открывались страницы лучших журналов, газет, открывались двери лучших театров в Петрограде и Москве7.
Он имел успех.
Не ‘фурор с бенгальским огнем’…
Нет!
Он жил в стороне от рынка и толпы.
Жил небогато в Гатчине с любимой и любящей женой, с любимым и любящим сыном.
Радуясь на сына.
Занимался литературой. Жил тихо и достойно.
‘Рыцарь бедный и простой’.
Я сказал, что в сорок лет он сохранил юношеский пыл.
Но таким он остался и до смерти.
Когда он, увлекаясь, рассказывал сюжеты своих будущих произведений, — это был тот же кудрявый юноша, который стоял предо мной в редакционной каморке ‘Развлечения’.
Не так весело, но так же ясно и светло горели его глаза.
Да здравствует литература!
Среди кипения чувств и мыслей твои жрецы забывают стариться.
Нигде вы не найдете так много молодых душою людей, как среди пожилых литераторов.
Но у него была болезнь сердца.
Плохо для кипения чувства и самых благородных волнений.
Доктора говорят:
— Вы не должны волноваться!
Для писателя это:
— Вы должны умереть.
Будищеву трудно далась молодость.
И ему пришлось в ‘Осколках’ ‘писать про тещ’, при его таланте, для куска хлеба.
Трудно было строить жизнь ‘по-своему’.
И от этой работы немало утомилось сердце.
Война отняла у него добрый десяток лет жизни.
На войне у него брат.
На войну у него призвали сына.
Но не это!
Война волновала его страшно.
Прошлой весной он писал мне:
— Вы знаете, я не жесток, я не зол. Но когда я думаю об ужасах этой войны, я готов был бы даже быть палачом Вильгельма.
Так глубоко волновалось его больное, благородное сердце.
Война косит, косит жертвы.
На фронте и в тылу.
Есть сердца, которые в наше время обрастают жиром.
Но не выдерживают благородные сердца.
Лучшие сердца стали ‘плохими сердцами’ в эту войну.
Еще один ‘знакомый гроб’…
Прощай, мой литературный крестник8. Прощай, одна из радостей моей жизни. Прощай, моя гордость.
И для тебя наступит час воскресения из мертвых.
На страницах истории русской литературы.
Будущий, какой-то неведомый критик-историк, перечитывая молодую русскую литературу нашего века, остановится на твоих произведениях.
И отметит тебя, так как ты был отмечен печатью таланта.
Он перечитает твои стихи, твои повести, рассказы, твои статьи.
И будет тронут благородством твоих мыслей, твоих чувств, простотой и благородством формы.
Захочет познакомиться с автором простых и благородных строк, в воспоминаниях тех, кто имел радость знать и кто любил тебя, перед ним выступит твое простое и благородное лицо, честный русский писатель9.
И кто знает, быть может, и ему представится тот же образ, как и мне в моем надгробном рыдании:
‘Жил на свете рыцарь бедный, — рыцарь бедный и простой’.
Впервые: Рус. слово. 1916. 26 ноября.
1 Неточная цитата из стихотворения А.С. Пушкина ‘Жил на свете рыцарь бедный’ (1829).
2 Дорошевич неточен. И.М. Морозов издавал ‘Развлечение’ во втором полугодии 1887 г. и в первом 1888 г., он же числился и официальным редактором журнала.
3 Будищев печатал стихи в периодике и выпустил два стихотворных сборника (в 1901 и 1915 гг.). На слова его стихотворения ‘Калитка’ написан популярный романс ‘Лишь только вечер затеплится синий’ (муз. А. Обухова).
4 А.Н. Будищев в 1884 г. поступил на естественный факультет Московского университета, затем перешел на медицинский. Оставил учебу в 1888 г. по болезни.
5 Цитата из стихотворения А. Будищева ‘После битвы’ (1893).
6 Выражение из незаконченной книги Ф. Ницше ‘Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей’ (1886—1888).
7 Рассказы, повести и романы Будищева публиковались в ‘Вестнике Европы’, ‘Северном вестнике’, ‘Русском богатстве’. Пьеса ‘Старый обряд’ шла в 1910 г. в московском Малом театре и в Театре Корша, пьеса ‘Живые — мертвые’ — в 1912 г. в петербургском Малом театре.
8 В статье А.А. Измайлова (опубликована под псевдонимом Аякс) ‘В литературном мире. К юбилею А.Н. Будищева’ приводится признание Будищева: ‘Крестным отцом моим в литературе был Влас Михайлович Дорошевич’ (Биржевые ведомости. Веч. вып. 1912. 7 декабря). Дорошевич посвятил Будищеву рассказ ‘Ниль-Адмирари’ (Развлечение. 1888. No 11).
9 Именно в таком духе пишет об А.Н. Будищеве о. Максим Митрофанов в книге ‘Жанр святочного рассказа в русской литературе XIX века’ (Саратов, 2003).