43 ГОДА ‘КОРРЕКТНОСТИ’…
43 ГОДА ‘КОРРЕКТНОСТИ’…
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
43 года ‘корректности’…, Розанов Василий Васильевич, Год: 1908
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Около народной души (Статьи 1906—1908 гг.)
М.: Республика, 2003.
Маститый редактор ‘Вестника Европы’ на последней странице октябрьской книжки напечатал уведомление, что по причине преклонного возраста, препятствующего ведению журнала, он прекращает с выходом последнего тома (ноябрь — декабрь) издание его, не передавая в то же время его ни в чьи руки. По всему вероятию, журнал закроется. Нельзя не уловить в этом некоторого вкуса. М. М. Стасюлевич наложил на журнал такую печать своей личности, в ее положительных и отрицательных качествах, что было бы положительно каким-то литературным и историческим безвкусием, если бы с переходом в другие руки естественно начали печататься под тою же красивою красною обложкой или ‘левые’ ухарские статьи, или что-нибудь ‘правое’. Это было бы невыносимо для всякого, кто привык к спокойной, мерной, застывшей, неизменной речи журнала, его публицистики, обозрений, хроник, повестей, романов, которые все, неизменно все, были острижены и выбриты, как М. М. Стасюлевич, душились его духами, надевали его галстук и не видели других видений и слов, чем какие позволял себе видеть маститый редактор, который, по его словам, 43 года назад начал его издание, имея сам уже более 40 лет!
Трогательно, что в последней книжке он напечатал собственноручные заметки своего царственного питомца — цесаревича наследника Николая Александровича. Столько лет сберегая их и напечатав в тот момент, когда сам кладет редакторское перо, он выказал этим свою память, свою привязанность, позволим выразиться, — свое ‘верноподданничество’ к этому редких дарований царственному юноше. Там же есть слова его о другом наставнике цесаревича, давно покойном Ф. И. Буслаеве. От всего этого веет тем теплом и деликатностью, которые равно радуют и равно прекрасны в старце-муже и юноше.
Не без причины я вставил слово ‘верноподданничество’. Не навязывая своей мысли, я подозреваю, что, как огонь в камине под налетом седого пепла угольев, оно тлело в сердце старого журналиста и только никогда не высказывалось. Ибо в общем журнале за все 43 года существования имел ту позу оппозиции, с какою обычно не совмещается это слово. Все 43 года журнал тихо ворчал на ‘наши порядки’, и вообще скажем сейчас же, что он нам не нравился этим постоянным тоном высокомерия над Россиею, который вообще не идет ни к ‘верноподданному’, ни к обывателю, ни даже к настоящему гражданину, как хочется представить его фигуру, и который всегда нам казался оскорбительным для России. Я тороплюсь высказать это личное впечатление читателя — гимназиста — студента — взрослого, какое неизменно чувствовал от журнала. ‘Он умен, учен, — очень! Но он не любит нашей России, он презирает ее’, — это ложилось, от 15 почти до 50 лет, как впечатление от журнала, и разве-разве стало пропадать в последние годы большей зрелости ума, когда мне казалось или чувствовалось, что издающий его человек, хотя и в тайне, без шума и слов, любит Россию, привязан к ней. Да и в самом деле, возможно ли 43 года вести издание в России, без привязанности к той стране, в которой и для которой ведешь его? Вот отчего напечатание наставнических мемуаров, и именно теперь, в моих глазах получило несколько особый смысл, связанный почти с сорокалетними воспоминаниями читателя.
Если устранить этот тон брюзгливого ворчанья, который впечатлительного оскорблял, равнодушному подсказывал пренебрежение к отечеству, наглого и глупого развращал, — и вообще был не очень педагогичен и воспитателен, — то за этим вычетом останется огромная выслуга журнала в двух направлениях: 1) он дал необозримый материал глубоко упорядоченного чтения, спокойного, неволнующего, чистого, добропорядочного, ученого или очень просвещенного, и 2) он судил о всех общественных и политических делах и вопросах за 43 года без страсти и волнения, именно только с ‘ворчаньем’, — осуждая всегда не без основания и хваля только истинно доблестное с общечеловеческой, общеевропейской и даже с местной, русской точки зрения. Не только не было, но и нельзя представить себе чего-нибудь своекорыстного, личного или ‘фракционного’, как теперь принято говорить, что проводилось бы и навевалось, что защищалось бы на страницах ‘Вестника Европы’. Журнал этот был редкого умственного бескорыстия. Тень мантии Карамзина, тоже, как известно, издававшего года три ‘Вестник Европы’, — лежала на нем. В строгом смысле М. М. Стасюлевич если и принадлежал, конечно, к партии, и именно к партии либеральной и прогрессивной, то он не принадлежал именно к ‘фракциям’, кружкам, — ни литературным, ни общественным, и стоял поистине выше их, как педагог и профессор, как просто образованный человек и европеец. Это его большая заслуга, что он не замешался в толпу и страсти, хотя, без сомнения, его манили туда. Он прошел мимо битв, не участвуя в них. Только как историк он описывал их и иногда пел элегии о погибших. Но ни бранных лат он не носил, ни острого меча.
Нужно подозревать, и отчасти это известно, что ‘левая’ печать ненавидела этот журнал за его сдержанность. Можно подозревать и то, что ее оскорбляла его образованность, этот общеевропейский характер, без ‘туземных’ оттенков, царивших и в ‘Отечественных Записках’, и в ‘Русском Богатстве’, и в ‘Деле’, современных ему корифеях радикализма.
Ни по редактированию, ни по тону ‘ведущих’ статей, ни по составу сотрудников, журнал никогда не был ярко талантлив, в нем никогда не было приближения к гениальности, замечательно, что кроме одного Тургенева, и то лишь после разрыва с Катковым, и кроме Салтыкова, после закрытия ‘Отечественных Записок’, — в нем не участвовали корифеи русской литературы. Нельзя быть великим писателем, не любя великой любовью родной земли, — хотя бы и сквозь слезы и негодование. И писатели, как Толстой и Достоевский, очевидно, отталкивались от ‘Вестника Европы’ этим тоном брюзжания над отечеством, какой был постоянен в нем. Так можно подозревать. Журнал был собственно поприщем писательства для множества русских писателей второго сорта, очень талантливых, блестящих, но без чуточки гения. Он был ‘корректен’, — употребим это новое слово, — корректен в слоге, мысли, направлении, и — в талантах. Гений всегда есть немножечко ‘дебош’, гений — скандал и беспорядок. Можно ли представить рассуждение старца Зосимы из ‘Братьев Карамазовых’ на страницах ‘Вестника Европы’? Аккуратная бумага журнала истлела бы и провалилась под этими строками, и в отчаянии и Галерный остров, и линия Васильевского острова, где он печатается, кажется, убежали бы от старца в Кронштадт и за границу, от старца и разглагольствий его о ‘мистическом адском огне’.
А. Ф. Кони, — человек приятный во всех отношениях, П. Д. Боборыкин и покойный А. Н. Пыпин, — вот люди настоящего роста для хорошего, большого, светлого дома этого журнала, который не похож ни на дворец, ни на хижину. В нем нет роскоши и нет убогости. Нет старого великого мастерства и нет вони, бурсы, клоповника и т. п. признаков отечества. М. М. Стасюлевич никогда не претендовал быть гениальным, но он был в высшей степени порядочный ум, порядочный характер, порядочное поведение, — в высоком гражданском и культурном смысле этого слова. Никто так мало, как он, не имеет причин бояться загробного суда и наказания. В черном длинном сюртуке, белом галстуке, чисто выбритый и вымытый, он предстанет пред Господом Богом и скажет:
— Господи, за что же Ты будешь судить меня, когда я ничего не делал всю жизнь, кроме того, что должно, ни на миллиметр выше, ни на миллиметр ниже, ни на миллиметр вправо, ни на миллиметр влево?
И, взглянув, как скромно стоит М. М. Стасюлевич, не выставляясь ни перед кем вперед, но и никому не позволяя наступать себе на ногу, даже в обстоятельствах рая и ада, Господь изречет:
— В самом деле, его совершенно не за что судить: и хотя в точном смысле он не заслужил небесного рая, однако же и в ад его послать было бы совершенно безбожно. А потому по русскому добродушию (ибо Бог не может не иметь русского добродушия) его все-таки надо препроводить в рай, где посадить его за отдельный небольшой стол, покрытый белою чистою скатертью, без райских яблоков, но со свежими и здоровыми фруктами среднего европейского климата, всего лучше из берлинской лавки.
НВ. 1908. 5 окт. No 511698.
‘Вестник Европы’ — русский общественно-политический журнал, издавался с 1866 по 1918 г., с 1866 по 1909 г. редактировал М. М. Стасюлевич.
Карамзина, тоже… издававшего года три ‘Вестник Европы’… — Речь идет о другом ‘Вестнике Европы’, литературном журнале, основанном H. М. Карамзиным в 1802 г. и просуществовавшем до 1830 г.